– Нехорошо, – растирая над огнем длинные пальцы, мрачно говорил Эхомба неуклюжей фигуре, загораживавшей вход. Хункапа Аюб заслонял своим телом пещеру от ветра и холода. – Сколько еще идти? Когда мы начнем спускаться с гор?
Нависающие брови сошлись вместе.
– Несколько дней, Этиоль. Хункапа видеть тебе трудно. Я могу носить, только по одному.
– Наши ноги – не проблема, Хункапа. – Пастух бросил одну из последних веток в маленький костер. – Здесь слишком холодно. Наши тела не привыкли к такой погоде. А от снега становится еще хуже. Он закрывает солнце и замерзает на коже.
– Скоро идти вниз. – Огромное тело подалось назад, чтобы поплотнее закрыть вход.
– Несколько дней – это не скоро, Хункапа. Во всяком случае, в таких условиях. – Эхомба показал глазами вверх. – Если перестанет идти снег и появится солнце, тогда может быть.
Легко одетого Симну била дрожь.
– Братец, клянусь Гофремаром, я уже больше не знаю, кто ты такой: волшебник или волопас. Может, и то, и то, а может, ни тот, ни другой. В таком холоде даже думать трудно, поэтому я понятия не имею, о чем сейчас говорю. – Он поднял беспокойный взгляд на товарища. – Но если когда-то и стоит прибегнуть к волшебству, так это время настало. Ходячий ком шерсти утверждает, что мы начнем спускаться только через несколько дней? А я заявляю здесь и сейчас, что до следующего утра, наверное, не доживу. Моя кожа стала похожа на промерзший пергамент, глаза ослепли от бесконечной белизны, я уже почти не чувствую ног. Мои бедра толкают их вперед, и когда я смотрю вниз, то вижу, что пока стою – значит не упал.
– Симна прав. – Все повернули головы к Алите. Огромный кот свернулся клубком возле огня. Даже он, сплошь состоящий из мощных мускулов и клыков, обессилел. – Что-то надо менять. Мы больше так не можем.
Это был важный момент: впервые с тех пор, как они начали совместное путешествие, кот и северянин хотя бы в чем-то были согласны между собой. Что указывало на серьезность положения яснее, нежели любые речи или поступки. Оба посмотрели на своего номинального предводителя, долговязого пастуха, сидевшего скрестив ноги перед затухающим огнем. Эхомба долго глядел в угасающее пламя. Дров больше не осталось.
Наконец он поднял глаза и взглянул сначала на Алиту, а потом на трясущегося Симну:
– Знаете, я тоже замерз.
Пошарив за спиной, он подтащил к себе котомку. Стряхнув снег с клапана, который Миранья сама расшила бисером, Эхомба начал копаться в содержимом котомки. Симна в напряженном ожидании нагнулся вперед. С тех пор как он присоединился к пастуху, из этого мешка извлекались самые невероятные вещи. Заурядные вещи, которые в умелых, опытных руках Эхомбы оказывались вовсе не тем, чем казались на первый взгляд. Что же на сей раз достанет загадочный пастух?
Флейту!
Не толще большого пальца пастуха, с восемью маленькими отверстиями, она была вырезана из слоновой кости. Облизнув губы, чтобы увлажнить их, Эхомба приложил ко рту тонкий кончик и начал играть. Пастух играл хорошо, однако не настолько искусно, чтобы занять место в частном оркестре какого-нибудь утонченного аристократа. Покоившийся рядом хвост кота начал подергиваться туда-сюда, туда-сюда в ритм музыке. Хункапа Аюб прикрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону, соскребая громадными плечами снег с потолка их временного убежища.
Так продолжалось некоторое время, пока костер перед ними не погас совсем. Наконец Эхомба опустил инструмент и задумчиво улыбнулся:
– Ну?
Симна неуверенно моргнул:
– Что «ну»?
– Понравилось?
– Мило-мило! – прокомментировал их восторженный проводник. Алита фыркнул, но не столь надменно, как обычно; это был своего рода комплимент.
Однако Симна мог только глядеть.
– Что ты имеешь в виду – «понравилось»? Какая разница, понравилось мне или нет? – Голос его сорвался на крик. – Ради Гилголоша, Этиоль, мы тут умираем! Я хочу видеть какую-нибудь настоящую ворожбу, а не слушать концерт!
Эхомба не переставал улыбаться.
– Тебе не захотелось поплясать?
Северянин был так зол, что мог бы даже по-настоящему ударить друга. Что за безумие?.. Да, именно безумие, решил он. Жуткий, убийственный холод по-разному сказывался на каждом из них. В случае Эхомбы наконец проявилось коварно скрывавшееся до сей поры сумасшествие.
– Я плясать! – Хункапа Аюб все еще слегка покачивался направо-налево, вспоминая музыку. – Этиоль, играть еще!
– Если хочешь. – Снова подняв тонкую флейту к губам, пастух заиграл другую мелодию, на этот раз более живую, нежели прежняя.
Симне хотелось встать и вырвать проклятый инструмент из пальцев товарища, но руки у него замерзли.
Раскачиваясь под музыку, Хункапа Аюб попятился из пещеры под снегопад, где мог скакать без всяких помех. Прихватив котомку, Эхомба вылез следом. Не слишком отстал от них и Алита. Ругаясь себе под нос, рассерженный Симна оставался в снежной пещере до тех пор, пока последние остатки костерка не рассеялись вместе с дымом. Тогда он накинул на плечи свой мешок и с огромным усилием пополз наружу, чтобы присоединиться к остальным.
Высунувшись из пещеры, он в изумлении замер, разинув рот, и уставился широко раскрытыми глазами на небо, на землю, на окружающие горы. Воздух был по-прежнему ледяным, и снег падал, как и раньше.
Но снежинки танцевали.
Не метафорически, не в смысле какого-нибудь поэтического иносказания, а по-настоящему.
Напротив входа в пещеру две тройные спирали ледяных кристаллов закручивались друг вокруг друга, волнообразно извиваясь и кружась, словно секстет белесых змей. Кружащие объятия спускали снег с неба на землю широкими обвислыми белыми лентами. Рядом рассыпчатая крупа падала листами. Точнее говоря, не слишком сильно, но настоящими листами – один слой ложился поверх другого ледяного слоя прямоугольной формы, высыпавшегося вниз из невидимых облаков, а между ними были перемежающиеся слои прозрачного воздуха. Опустившись, они перепархивали из стороны в сторону, словно квадратные птицы.
Отдельные снежинки метались во все стороны, тщательно избегая столкновений друг с другом, как будто миллиард танцоров, направляемых балетмейстером. В воздухе прыгали миниатюрные снежки, а сотни хлопьев соединялись вместе, образуя другие, во сто крат увеличенные многоконечные хлопья. Достигая какой-то неизвестной критической массы, они с глухим ударом шлепались в свежие сугробы, окаймлявшие ледяной ручей, что бежал через узкую долину, и пробивали в снегу недолговечные отверстия в форме звезд.
Снег падал квадратами и шарами, октаэдрами и додекаэдрами. Снежные ленты Мебиуса заворачивались внутрь себя и исчезали, а снежные стрелы пронзали сердцевины снежных тороидов. И сквозь снежную пелену пробивался свет – солнечный свет, чистый и непрерывный, лился сверху. Он согревал лицо, руки, одежду, выгоняя из костей парализующий холод.
