Храм умирал.
Не рассыпались огромные, сложенные на тысячелетия камни, не обрушивались перекрытия, не падали идолы. Гас огонь. Уходила жизнь.
Гончие Псы охраняли покой древней святыни, не пропуская чужаков в запретные земли, служители поддерживали великое строение в должном порядке, но лица и тех и других были сумрачны. Редко, очень редко падала на них тень улыбки. Потому что…
Храм умирал.
Картины будущего, которые видели Читающие Время, поражали такой безнадежностью, что они боялись обсуждать их даже друг с другом. Отделывались фразами, что настоящая вера обязательно победит. И отводили взгляды. Им не требовалось мастерство предсказателей, чтобы понять…
Храм умирал.
Посвященные топтали дороги в отчаянных попытках отыскать Избранного. Четыреста лет они приводили в Храм щенят, из которых в Чертоге Меча вырастали Гончие Псы; мечтателей, превращающихся в Читающих Время; бесстрашных сердцем гениев, способных стать Посвященными.
Четыреста лет они искали Избранного. Того, кто сможет вступить в разговор с богами. Того, кто выберет для Традиции Путь.
Посвященные умирали. Выросшие в Храме дети занимали их места на длинных, длиною в четыреста лет, дорогах. Границы запретных земель съеживались. Легенды о несметных сокровищах забытого Храма манили варваров, чтящих других богов, и их кровь не успевала засыхать на сапогах Гончих Псов. Но все понимали, что…
Храм умирал.
Четыреста лет последние осколки погибающей Традиции жили надеждой на чудо. Четыреста лет совершали они ритуалы, чувствуя, как сила древних богов ослабевает.
Четыреста лет Храм отчаянно пытался не умереть.
Четыреста лет ждал того, кто…
Избранный сам нашел дорогу к Последнему Храму. Он ступил на запретные земли, и Гончие Псы пали ниц. Он поднялся по главной лестнице, и Читающие Время встали на колени. Он вошел в Зал Богов, и Посвященные склонили головы. Когда-то он был одним из них, одним из высших жрецов Храма, когда-то он странствовал по пыльным дорогам в поисках Избранного.
И нашел себя.
И теперь никто не смел обратиться к нему по старому имени.
Избранный сел в центре Зала, под самым куполом, закрыл глаза и громко произнес:
– Я пришел говорить с богами.
И люди увидели сияние.
И Храм ожил на целых семь лет. Заблестели глаза. Стал слышен смех. Посвященные перестали уходить в мир, а Читающие Время больше не боялись неясных картин грядущего.
Ведь пришел Избранный. Пришел, чтобы обсудить с богами Путь.
Пришел, чтобы спасти Традицию.
Семь лет длилось ожидание. Семь лет продолжался незримый разговор. Семь лет не шевелился Избранный, замерший под куполом Зала Богов.
И настал день истины.
Избранный открыл глаза.
И люди увидели на его руках божественные знаки и возрадовались, ибо вернулась надежда. Боги показали свою силу.
– Слава! – сказали люди, падая ниц.
А Избранный смотрел на свои руки.
– Слава! – сказали люди. – Бог сошел к нам.
А Избранный смотрел на свои руки.
– Ты – Бог, – сказали люди и замолчали.
Они ждали Откровения.
– Я не Бог, – сказал Избранный. – Я – Тот, Кто Выбрал Путь.
– Слава! – сказали люди. – Скромность твоя говорит о подлинном величии. Нам будет хорошо с тобой, вернувшийся Бог.
– Я не Бог, – сказал Избранный. – Я – Тот, Кто Выбрал Путь.
И скривился, словно от боли, что есть Путь Гончих Псов.
А потом он пролил первую кровь.
Боль всегда шла рядом. Не расставалась с ним ни на миг. Не отпускала.
Боль чужая. Боль своя…
Одежды его жизни были окрашены ее пронзительными цветами, сшиты стонами, а швы сдавлены стиснутыми зубами. Его боль – ссадины и ушибы, раны, полученные на тренировках и в бою. Его боль – ногти, вонзающиеся в ладони, кислый привкус слюны, спазмы. Чужая боль – громкие крики, пылью оседающие вокруг, кровь, что смываешь с собственных рук, закрытые глаза и глаза распахнутые. Распахнутые навсегда.
Все вместе – его Путь.
К боли можно привыкнуть.
Ко всему можно привыкнуть.
Он знал, что боль – его Путь. И носил ее, подобно плащу. Он научил свое тело терпению, а сердце – твердости. И в душе его не было страха, ибо страх – это боль или ожидание ее. Но также в душе его не было любви, ибо любовь – это боль или ожидание ее. А он не пускал в себя боль, и его выдержке могли бы позавидовать самые бесчувственные в мире камни. И завидовали. А он смеялся над ними, потому что он, человек, крепче. Крепче скал. Крепче стали.
Потому что он – человек.
Он думал, что так будет всегда. До самой смерти.
Он ошибался.
Во всем ошибался.
Сначала боль победила его. Потом отступила смерть.
Потом он перестал быть человеком.
Однажды ему в плечо попала стрела. Он даже не поморщился, обломил древко и продолжил бой. И позже не морщился, когда другой Гончий Пес обрабатывал рану. Не скрипел зубами, не ругался.
Боль – его Путь.
Но девять кинжалов, которыми Избранный пригвоздил его к каменному алтарю, жгли тело. Жгли душу. Последний воин Последнего Храма был распят на граните, могильный холод которого пожирал тело со спины, а огненный дождь, льющийся из пылающего в воздухе символа, с садистской медлительностью растворял грудь. Распятый воин не был Посвященным, но знал этот символ, знал обряд, что совершил Избранный в Чертоге Меча. Знал. И от этого знания ему становилось еще горше.
Вечное забвение.
Гончие Псы не имели права прикасаться к Избранному. Они вставали перед ним, пытаясь остановить горящей в глазах ненавистью, и падали под ударами. А тот не видел их ненависти, веки его были опущены. А может, Избранный видел их ненависть, потому что веки его были опущены. Может, потому он и закрыл глаза, чтобы видеть…
Но выпады Избранного были безошибочными. Клинок его разил с ужасающей точностью, нанося смертельные раны тем, кто защищал последнюю святыню Традиции. Но Гончие Псы не убегали. Им некуда было бежать из Храма.
