– Зюйд-вест, – сказал Мадж. – Пока держим правильно.
Розарык скорректировала курс по компасу.
– Есть зюйд-вест!
Шлюп плавно переходил с галса на галс, мгновенно повинуясь легким прикосновениям к штурвалу. Джон-Том, которому удачное колдовство частично вернуло уверенность в себе, повторил песню и на всякий случай исполнил «Плыви, плыви, моряк» все тех же «Бичей».
Солнце ласкало, ветер не утихал, и казалось, Снаркен рядом, сразу за горизонтом.
Отложив наконец дуару, Джон-Том проводил Яльвара на камбуз и разъяснил все тонкости обращения с газовой плитой и такой запредельной эзотермией, как консервные ключи и ножи. Прохлопотав до сумерек, он позволил себе первым улечься в койку.
Для того чтобы проснуться от неистовой качки.
– Вставайте, чаропевец! Вставайте!
В крайнем недоумении Джон-Том повернулся на другой бок и уставился в перепуганные глаза хорька:
– Что… В чем дело?
Он опешил, услыхав собственный голос – неестественно густой и замедленный. Кораблик, казалось, совершал сальто-мортале.
– Чаропевец, нам грозит огромная беда! Огромная!
Яльвар исчез, а Джон-Том решил сесть. Это удалось только с третьей попытки. Затем он попробовал встать с койки и обнаружил, что не в силах отличить днища от верхней палубы. Днище нашло его само.
– Да что же это? – донеслось издали.
Он кое-как вскарабкался на ноги.
– Ничего не…
Он дотянулся до рамы нижней койки и попытался выпрямиться.
– А где…
С неимоверным трудом юноше удалось принять стоячее положение. Ноги подкашивались, словно вознамерились идти в ими самими выбранном направлении и не желали исполнять противоречащие указания мозга.
– Что со мной? – простонал он.
В люке появились два лица – одно над другим. Оба расплывались.
– А-а, че-ехт! – протянула Розарык. – Он же пьян! А я, духа, пхоглядела, как он добхался до хмельного.
– И я. – Мадж силился протиснуться между ней и косяком. – Да подвинься же, чертова амазонища!
Он схватил Джон-Тома за плечи и потряс. Юноша отшатнулся.
– Пускай меня прижучат, как коричневую полевку, ежели он не пьян. Эй, шеф, где ты раздобыл бухало?
– Какое еще бухало? – пробасил Джон-Том. – Я не…
Днище чуть не выскочило у него из-под ног.
– Слушайте, какая сволочь качает наш автобус?
Мадж отступил с омерзением на морде.
– Сволочь – это тот, кто надирается в одиночку.
– Оставь его, – велела Розарык, – придется самим управляться.
Они отвернулись.
– Эй, погодите! – завопил Джон-Том. Он шагнул вперед, и шлюп – коварное и подлое, как выяснилось, создание, расчетливо выдернул из-под него днище. Джон-Том налетел на люк и вцепился в него изо всех сил.
«Мадж прав, – дошло до него сквозь тепловатый туман, налипший на глазные яблоки. – Я пьян».
Он до предела напряг рассудок, но не смог вспомнить ничего крепче апельсинового сока, выпитого за ужином. Спев два куплета из «Шлюп „Джон Б.“ (чтобы корабль не дематериализовался под ними среди ночи), он отправился почивать. Яльвар не спал и был трезв. Все были как стеклышко, и спать никому не хотелось… Кроме него.
В этот момент юноше отчаянно понадобился иллюминатор. Обнаружив его, он в самое последнее мгновение успел высунуть голову и вылить мутное содержимое желудка в столь же мутный океан. Волна довольно сильно лупила в борт, и Джон-Том, закончив блевать, обнаружил, что успел вымокнуть. Тошнота слегка отступила, но трезвее он не стал.
Кое-как он закрыл иллюминатор, задвинул шпингалет, шатаясь, выбрался на палубу. Едва он ступил на тиковые доски, на него с яростью накинулся ветер. Розарык с мрачной решимостью сжимала штурвал, а Мадж и Яльвар развлекались отнюдь не лучшим образом, пытаясь зарифить грот.
– Пошевеливайтесь! – Рев тигрицы почти был едва слышен в шуме бури. – А то его обязательно сохвет!
– Да и наплевать, – простонал Джон-Том, прижимая ладони к вискам. – Только давайте не будем орать, хорошо?
– Вы это небесам скажите, чаропевец, – взмолился Яльвар.
– Да, кореш, тебе пора поколдовать, – присоединился к хорьку промокший до нитки Мадж. – Угомони клепаную стихию. Хватит с нас этой чертовой бури, будь она трижды проклята.
– Сделаю все что угодно, – пообещал юноша, – только не шумите.
Он качнулся и свалился бы за борт, если бы в последний момент не ухватился за планшир.
– Я ничего не понимаю! Когда я спать ложился, было так спокойно…
– Ну, а теперь неспокойно, кореш, – перебил Мадж, меряясь силами с тяжелым мокрым парусом.
– А я ни хазу не видала, чтобы такой свихепый ухаган налетал так внезапно, – добавила борющаяся со штурвалом Розарык.
– Слова, – пробормотал Яльвар. – Слова чаропесни! Вы их помните? – Он смотрел на Джон-Тома в упор. – Вы не позабыли слова?
– Но это же просто хоровой рефрен, – простонал Джон-Том. – Просто хоровой рефрен. «В жизни хуже не бывало, разрази нас гром!» – пробормотал он, понизив голос. – Нет, вы не подумайте, что я на это напрашивался.
– Но вы это спели. Духам не под силу отличить текст от подтекста, они все понимают буквально.
– Но в моей жизни бывало хуже. – Отступив на ватных ногах от леера, Джон-Том протестующе крикнул небесам, которые явно собирались разразить их громом: – Куда хуже!
Небеса не удостоили его вниманием.
Несколько часов экипаж «Джона Б.» воевал с волнами. Дважды суденышко едва не затонуло, и спасли его далеко не волшебные усилия помпы, которую Джон-Тому удалось завести, заблевав от натуги все машинное отделение. Зато после можно было не бояться приступов рвоты – желудок очистился полностью. Впрочем, самому желудку так не казалось.
Вскоре после того, как они откачали воду из второго трюма, ветер начал утихать. Через час улеглись и чудовищные волны. Но экипажу полегчало не намного, ибо громы и молнии уступили непроницаемо густому туману. Опершись о леер, Мадж заворчал:
– Кореша, к земле нам сейчас лучше не приближаться.
Он глянул вверх. Там мелькали слабые проблески, но туман даже не думал таять.
– Эй ты, здоровенное желтое педрило! Я знаю, ты там! Почему бы тебе не испарить эту висячую мочу, чтоб мы могли видеть дорогу?
– Слова песни, – буркнул Яльвар.
– Шеф, прикуси язык, а не то я тебе помогу, – зарычал Мадж.
Царило утро. Где-то в вышине висело и, вероятно, посмеивалось солнце. Компас по-прежнему указывал путь, но ветер улегся вместе с бурей, а жалких потуг Джон-Тома было совершенно недостаточно для пробуждения новенького блестящего двигателя.
