– Перед кем?
– Перед самим собой.
– Хороший ответ, камрад, – медленно произнес визитер. – Очень хороший ответ.
– Но вас он, как мне кажется, удивил.
Гость покачал головой:
– Я давно не был в церкви.
– Почему?
– Потому что слышу там не слово Божье, а его толкование.
– Господь говорит с нами устами своих слуг, – пожал плечами мужчина. – Так было всегда.
– Вы в это верите?
– А вы, похоже, нет.
Гость вздохнул, аккуратным жестом извлек из кармана куртки пачку сигарет, раскурил одну, на мгновение осветив свое лицо язычком огня, и угрюмо ответил:
– Я устал верить.
Это прозвучало искренне.
– У вас что-то случилось?
Прихожанин задал вопрос не с жалостью, не проявляя участие, а с прямым мужским интересом. Он не был равнодушен, но показал, что не полезет с утешениями. И может быть, именно поэтому визитер ответил:
– У меня случилась жизнь.
– Настолько плохая?
– В общем, ничего особенного… – Гость задумчиво посмотрел на тлеющий кончик сигареты. – Отца я не знал, мать была проституткой. Меня воспитывала бабушка.
И каждое воскресенье:
«Мы должны идти в церковь, Чезаре».
«Зачем?»
«Так надо».
Она надевала свою лучшую одежду: черное платье, отороченное белыми кружевами, и блестящие туфли. Брала сумочку и важно отправлялась к собору, в который ходила всю свою жизнь. А он шел следом и очень гордился тем, что одет во все чистое. Потом, после службы, он вновь переодевался в обычные тряпки, на которых виднелись отметины всех уличных приключений, и начинал ждать следующего воскресенья.
Повзрослев, он понял, что эти визиты позволяли ему ощущать себя не обычным голодранцем, а человеком.
– Я верил, камрад. Но трудно, чертовски трудно сохранить веру, когда тебе говорят: парень, твоя непутевая мамаша ухитрилась подцепить «изумрудный синдром», пойди, попрощайся. Ты приходишь в ее квартиру, видишь тело, которое весит тридцать шесть килограммов, и понимаешь, что она месяц лежала одна. Совсем одна. И никто о ней не вспоминал, пока владелец дома не явился за квартплатой. А потом умирает бабушка, и тебя отправляют в приют. Ты плачешь, а святой отец говорит об испытании. – Визитер улыбнулся. Прихожанин не видел улыбки собеседника, иначе бы он вряд ли стал продолжать разговор. Но тон, несмотря на зловещую улыбку, гость не изменил, продолжил говорить медленно и размеренно: – Черт побери, все и всегда говорят об испытаниях, которые нам ниспосланы. Священник твердит, что я должен быть сильным, а сам разглядывает мою задницу. Мою молодую, крепенькую задницу.
– Уверен, что так? – колючим голосом спросил мужчина.
– Через пару лет святой отец помер, на его похоронах тусовалось множество геев, – невозмутимо ответил гость. – Видимо, случайно зашли.
Прихожанин неразборчиво пробормотал пару слов, но от внятных комментариев отказался.
– Из приюта у меня было три дороги, – продолжил визитер. – В тюрьму, в армию или на низкооплачиваемую работу. Я выбрал тюрьму, стал бандитом то есть. К счастью, мне достался хороший учитель, бывший вояка, если бы не он, я бы стал наркоманом и загнулся лет десять назад. А этот парень заставлял меня читать книги, представляешь, камрад? Меня! Щенка из приюта. Его звали Полковником, и он часто повторял, что мало уметь убивать. Нужно уметь убивать по-умному. Что побеждает тот, кто думает, а не машет кулаками.
– То есть вы преступник?
– Вас это смущает?
Прихожанин неопределенно пожал плечами. Гость решил, что жест означает «нет», усмехнулся, раздумывая, стоит ли продолжать, и решил, что стоит: ему хотелось, очень хотелось исповедаться.
– Вы будете смеяться, но тогда я еще верил. Я видел много грязи. Видел умирающих от передозы «синдина», видел, как продают людей и их органы, видел, как проигрывают в карты детей, а потом режут себе вены. Я много видел. Но верил. Верил, потому что человек слаб. Он может сотворить любую мерзость, но до тех пор, пока он способен раскаяться, пока способен испытать стыд – он человек. А человек слаб. Я верил, а потом задумался: почему же вера не делает человека сильнее? Может, все дело не в слабости человека, а в слабости веры? Может, не случайно кровь стала вином?
– Не богохульствуйте, – попросил прихожанин.
Но гость его не слышал.
– Однажды на Пасху я оказался в Новом Орлеане. И увидел миллион человек, собравшихся на площади перед храмом Иисуса Лоа. Миллион, камрад, целый миллион. Поверь, это невероятное зрелище. А уж какие испытываешь чувства… Сопричастность, вера, единый порыв…
– В Мекке собирается больше людей, – заметил прихожанин. – Но это не повод…
– Мекка не имеет отношения к Христу.
– Католическое Вуду тоже.
– Тогда почему к Мботе ушла целая ватага кардиналов?
– Вы сами сказали, что человек слаб.
– А потому идет туда, где сила.
Прихожанин отшатнулся. Эта фраза ударила его сильнее, чем признание гостя в том, что он преступник.
– Не волнуйтесь, камрад, – рассмеялся визитер, – я не стал еретиком, не принял причастие из рук хунгана. Хотя, не скрою, посещал проповеди вудуистов.
– Зачем?
– Хотел узнать, хотел понять… Но убедился только в том, что они толкуют слово Господа еще шире, чем наши пастыри. При этом у них есть сила, которую мы куда-то подевали.
– Я хочу сказать…
Но гость не позволил прихожанину продолжить.
– А потом мне в руки попала странная книга. Ее написал человек, который лично знал высших иерархов всех современных религий, представляете? Всех. Он рассказал о сделках, которые Ватикан заключал с мусульманами. Рассказал о том, как поднималось Католическое Вуду. О китайцах… И даже о тех, чья религия давным-давно считается мертвой. Он много чего рассказал.
– Ее опубликовали?
– До нее никак не могут добраться, камрад, – весело прищурился визитер. – Убивают всех, кто к ней прикоснулся.
– Кто убивает?
– Те, о ком он писал. И на этой книге уже столько крови, что можно не сомневаться: все, что в ней написано, – правда.
– И вы окончательно потеряли веру?
– Нет, камрад, я окончательно понял, что был прав в своей ненависти к так называемым слугам Господа нашего. Они выхолостили веру. Они, и никто другой. У них было все, и они все потеряли. Жалкие обманщики, которые…
– Я попросил бы вас не говорить обо всех священниках.
Просьба прозвучала настолько твердо, что распаленный гость осекся.
– Хорошо. – Пауза. – Ты прав, я видел достойных святых отцов. Но к ним я испытываю жалость. Пытаюсь их спасти…
