— У вас искаженный подход к прекрасному, — не унимался Кристенсен, все более воодушевляясь. — Он искусственно сужен, хотя и в нем есть определенный смысл, который, мне кажется, от вас ускользает. — Пазур в очередной раз хмыкнул, теперь с изрядной долей негодования. — Разумеется, телесное совершенство неизбежно сопровождается нравственной чистотой, душевным равновесием и отточенностью нервных реакций, что так важно для исполнения близких и понятных вам профессиональных функций. Хотя, подчеркиваю, это лишь производная от телесной красоты… В самом деле, соглашайтесь, — обратился Кристенсен к озадаченному таким напором Кратову. — Я назову эту скульптурную группу «Устремленные в небо». Между прочим, девушка дала мне свое согласие. Правда, юноша, что был перед вами, отчего-то много смеялся и, похоже, не воспринял мое предложение с надлежащей серьезностью. Но я с ним еще переговорю…
— Простите, — сказал Костя. — А Олега Ивановича вы уже уговорили?
— Какого Олега Ивановича? — опешил Кристенсен.
— Меня, — пояснил Пазур и неожиданно улыбнулся.
— Я об этом как-то не думал… Это разрушит концепцию замысла… Ведь главное в ней — красота, сила, молодость… — Кристенсен окончательно смешался и замолчал.
Старец, все это время пяливший на Кратова блеклые глазки-ледышки, вдруг часто заморгал и рассыпался мелким хихиканьем.
— Хорош он будет, — проскрипел он, ткнув пальцем в сторону Пазура. Нагишом, в такой компании…
— Всякий Кристенсен мечтает стать Торвальдсеном, — сказал человек в свитере недовольным голосом. — Давайте делом займемся!
— И то, — согласился старец, оправившись от внезапного приступа веселья. — Что у него за шрамы на груди?
— Полигон, — ответил человек в свитере. — Адаптация первой ступени. Внутренними повреждениями не сопровождались. Носят скорее декоративный характер.
— Тогда уж лучше один глаз долой, — сказал старец. — Или ногу оттяпать. И эффектно, и всегда на виду… В «Железную деву»!
Костя послушно двинулся к саркофагу. Следом за ним поспешил и Кристенсен с намерением помочь.
— Ногами, пожалуйста, сюда, — сказал он.
— Я знаю, — промолвил Костя, становясь на холодный металлический диск.
— И все же я хотел бы вернуться к нашей беседе… — смущенно начал Кристенсен.
— Можно, я подумаю? — спросил Кратов. — Буду лежать и непрерывно думать.
Створки «девы» мягко сомкнулись, диск под ногами мелко завибрировал и вдруг провалился куда-то вниз. «Лежать» было не самым точным термином, чтобы обозначить положение человека внутри саркофага. Скорее, Костя висел в невидимых упругих тенетах силовых полей, спеленатый ими, как настоящая мумия, а к его телу отовсюду, жадно трепеща, тянулись стрелки, щупальца, языки датчиков. Прямо в лицо ему прянули коленчатые, как паучьи лапы, трубки с объективами на концах. Костя непроизвольно мигнул.
— Не жмуриться!!! — рявкнули над ухом.
— Косточки и впрямь целы, — проскрежетал старческий голос. — А шрамы безобразные. Будто его начали свежевать, да мясника спугнул кто-то…
— Впечатлительных девушек это должно разить наповал, — сказал Пазур, и при этих словах Кратову живо представилась его кислая физиономия.
— Сердце прекрасное! — провозгласил Кристенсен. — Наверняка доброе и любвеобильное.
— Дайте-ка мне взглянуть на такое сердце, — проворчал Пазур. — Где там у людей помещаются добро и любовь… Дьявол, как вы различаете, где сердце, где печень?!
— Да вот же, вот это, красное с желтым. А показать вам, где обитает душа?
— Подите вы с вашей метафизикой…
Костя парил в темноте и прохладе, закрыв глаза, и воображал, как они просвечивают его, простреливают импульсами, заживо анатомируют на своих экранах. Наверное, сейчас он перестал для них существовать как человек и личность. Обратился в материал, если воспользоваться словами Кристенсена. В удачно скомпонованный набор костей, мышц и органов.
— Кровь прекрасная! — объявил Кристенсен.
— Так, с фаршем покончено, — подытожил старец. — Давайте мне его мозги, это уж моя епархия. Где тут у него голова…
Кратов ощутил, как на затылок ему легла просторная ладонь с растопыренными пальцами. На самом деле это лишь почудилось. Просто к голове придвинулась особая группа датчиков, ведавшая высшей нервной деятельностью, и принялась за работу, которая в медицинских кругах называлась, кажется, «ментографией».
— Ну что, отпускаем на волю? — скучным голосом спросил человек в свитере.
— Подождите, — резко сказал старец.
Все притихли. «Что он там нашел?» — подумал Костя слегка обеспокоенно и попробовал пошевелиться. Безуспешно — невидимые путы держали крепко.
— До старта меньше часа, — нарушил паузу мастер. — Какие-нибудь проблемы? В полете мне обязательно потребуется второй навигатор.
Костя похолодел.
— Прикусите лингву, — раздраженно сказал старец.
— Простите? — не понял Пазур.
— Язык, язык… — шепотом подсказал Кристенсен.
— Вот именно, — продребезжал старец. — Видите всплеск? Вы перепугали его своей болтовней и покорежили мне всю ментограмму. Он же все слышит там внутри!
«Я все слышу, — подумал Костя тревожно. — Если он объявит о моем отстранении от полета, я прямо здесь и умру!»
Тугая паутина силовых полей внезапно расступилась. Пятки коснулись холодного металла. Крышка саркофага дрогнула и отошла.
Старец стоял спиной к полыхающим экранам. Сгорбленный, сморщенный, темнокожий, он походил на злого колдуна. Его иссохшая, словно сук древнего дерева, рука трудно поднялась на уровень лица, крючковатые пальцы раздвинулись… Теплая волна упруго толкнула Костю в грудь, обволокла, тихо и нежно погладила кожу.
— Успокойся, — сказал старец неожиданно ласковым голосом. — И подойди ко мне.
Неловко переступая непослушными ногами, Костя приблизился. Все молча смотрели на него. Теперь со всей очевидностью стало ясно, кто главный в этой комнате.
— Я буду говорить с ним без свидетелей, — промолвил старец.
Медики беспрекословно двинулись прочь. Пазур растерянно хмыкнул, пожал плечами и тоже вышел. Старец глядел на застывшего Кратова снизу вверх, глаза его оживали, обретали выражение и даже цвет.
— Расскажи мне, сынок. Все по порядку. Что с тобой стряслось неделю назад?
— Со мной… неделю назад?
— Если ты в состоянии рассказать мне — сделай это. Никто не узнает. И я, выслушав, заставлю себя забыть. Просто я хочу успокоить себя.
Костя потер лицо ладонями. С ним действительно что-то происходило все эти дни. Какая-то трещина рассекала его память, мешала ему, непостижимым образом усложняла жизнь, лишала равновесия. Туманные намеки Ертаулова на неведомые ему самому обстоятельства. Противоестественные, почти мистические силы, отталкивавшие его от Рашиды… Наваждение.
