Пространство памяти, занятое программой-бустером, освобождено на девяносто пять процентов. Остался еще один сегмент, который не отработал.
Ты можешь: видеть, слышать, ощущать, двигаться, думать».
4
Странные ухающие звуки, повторяющееся с осмысленной периодичностью, привлекли внимание Кратова. Он покрутил головой, локализуя их источник. Его взгляд безошибочно вычленил среди нагромождения второстепенных деталей всей доступной визуальной информации черную головку динамика. «Ах, вот оно что, — подумал Кратов слегка раздосадованно. — Это мной все еще пытаются руководить».
Он вернул под свой контроль органы восприятия, заставил слух регистрировать акустические колебания в традиционном диапазоне от десяти герц до двадцати килогерц, хотя ему сейчас было не до традиций. Куда больше его занимало неслышное никому дыхание гравигенераторов в инфразвуковом спектре волн — дыхание неровное, сбитое, вот-вот грозящее оборваться.
— Кратов, отвечай… Кратов, отвечай…
Ответить тоже получилось не сразу. Речевые центры уже были переориентированы на совершенно иные функции. Понадобилось время, чтобы свернуть размещенную в них информацию и откачать в резервные регионы памяти.
— Я слушаю вас и готов отвечать.
Прошла вечность, пока мастер снова заговорил. За этот срок Кратов успел добраться до раздвинутого покрытия пола и заглянуть туда, в темноту, где его ждала увлекательнейшая работа по спасению корабля, экипажа и собственного бесценного тела.
— Как ты там? — спросил Пазур.
— Я тут хорошо, — сказал Кратов недовольно. — Приступаю к операции. Бессодержательными репликами вы заставляете меня отвлекаться. Это не значит, что я допущу ошибку. Но на ответ будет затрачено время.
— ЭТО сработало? — голос мастера упал до шепота.
— Сработало? Что вы имеете в виду?
— Ну, ЭТО… голубой контейнер?
— По всей очевидности, да. Задача восстановления контроля над гравигенераторами будет решена.
— Но схема контроля… она разрушена.
— Меня не интересует схема. Речь идет о самом контроле. Он будет восстановлен. Когда это произойдет, я вас оповещу. И корабль уйдет из экзометрии.
— Кратов… Как ты себя чувствуешь сейчас, в новом состоянии?
— Пустой вопрос. Я чувствую себя готовым к решению поставленной задачи.
— Вот, значит, как оно действует, — пробормотал мастер.
— Что вы подразумеваете под обозначением «оно»? Снова контейнер, точнее — содержимое контейнера?
— Рашида еще спит, — вдруг сообщил Пазур. — Я завидую ей. Наверняка во сне она видит тебя.
— Хорошо, — сказал Кратов нетерпеливо. — Следовательно, своими неконтролируемыми эмоциями она не помешает вам управлять выходом из экзометрии.
— А ты что же… их полностью контролируешь?
— Разумеется. Теперь я прерываю связь. Время уходит. Будьте наготове, ждите моего сигнала.
— Вот, стало быть, как оно выглядит… — снова непонятно сказал Пазур и умолк.
5
Генераторы тяжко дышали. Эти сверхсложные машины снесли все, что выпало на их долю в этом полете. Атака извне так и не вывела их из строя до конца. Вмонтированные в них контроллеры жили и по мере сил самостоятельно поддерживали рабочий режим гравигенной секции. Только на них, собственно, все и держалось. Но общие структуры взаимодействия секций, координируемые бортовым когитром, были выжжены. Обратной связи не существовало, и ни один контроллер не знал, что происходит с его собратьями. Оттого и возникали всяческие искажения и перекосы. Оттого и был завален на бок «гиппогриф», что левая рука не ведала, что там творит правая, и каждый контроллер компенсировал сбои в работе вверенной ему секции без учета состояния всех прочих, как мог и как знал. Мог-то он немало, а вот не знал ничего.
«Сейчас я помогу тебе», — прошептал Кратов с братской нежностью. Он и в самом деле испытывал глубокую нежность к растерянному, заплутавшему контроллеру, который, выбиваясь из сил, старался подчинить себе ситуацию. Всем своим существом Кратов воспринимал его отчаяние и отчуждение, что нежданно свалилось на его не столь уж и разумный кристалломозг. Понимал его беспомощность и спешил разделить его тоску и одиночество. «Подожди еще немного. Жаль, что ты не слышишь меня, не можешь уловить мои мысли, как я ловлю твои. Тебе стало бы легче. Мы с тобой как два брата, которых судьба разбросала по свету, которых воспитали по-разному, обучили говорить на разных языках. Но я уже рядом, я иду».
Невыносимо медленно он продирался сквозь внутренности корабля, вписываясь в любое свободное пространство, протекая в любую щель. Он был хозяином самого себя, и это чувство наполняло его великой радостью. Никакие законы мироздания не довлели над ним, кроме тех, что он сам для себя устанавливал. Наверное, он мог бы летать. Но такой задачи перед ним пока не стояло. И эта власть над собой была прекрасна, ради нее стоило жить и трагически жаль было бы умереть.
Да, теперь, испытав полное и безраздельное САМООБЛАДАНИЕ, в подлинном смысле этого затертого слова, пережив момент неизмеримого могущества, не хотелось и думать о смерти. Напротив, всеми доступными способами и средствами надлежало сражаться за то, чтобы сохранить невредимым этот чудесный дар — человеческое тело. Никому и никогда прежде не выпадала такая удача, никакой Аладдин еще не вызывал из медной лампы такого джинна, никакой Али-баба не находил в разбойничьей пещере таких сокровищ. И только он, Кратов, мог приказать своему великолепному телу творить все, что ему заблагорассудится. И это тело беспрекословно и наилучшим образом исполнит любой приказ.
А еще был мозг, подлинный властелин тела, строитель и носитель разума. В соединении этого грандиозного интеллектуального аппарата с телом, достоинств которого не перечесть, и возникало сверхсущество, перед каким не было и не могло быть неразрешимых задач. Сверхсущество по имени Константин Кратов. Единственный экземпляр вида.
«Я счастлив. Вот оно, подлинное счастье. Вот они, настоящие сильные эмоции. Только в полном САМООБЛАДАНИИ, в полном контроле над собой, который ни с кем не надо делить, и заключено чистое счастье. Я счастлив и буду счастлив вечно».
Он уворачивался от зловещих красных коробок, искривших смертоносной энергией, разметавших повсюду убийственные алые щупальца. Он огибал голубые шары и цилиндры, укутанные шарфами серого инея, пышущие невидимыми никому, кроме него, языками радиации, изрыгавшие протуберанцы жесткой ионизированной плазмы. Ему не страшны были ни те ни другие. При таком САМООБЛАДАНИИ он запросто мог бы починить любое случайное повреждение организма — будь то радиоактивный ожог или энерготравма. И даже восстановить утраченное. Но ему жаль было своего тела, нестерпима была сама мысль о том, что ему может быть нанесен урон.
«Я счастлив. Счастливее меня не было и нет. Я первый».
