— Почему девичьими? — спросил я.
— Потому что весь наш экипаж состоял из девушек.
— Амазонки, — сказал дядя Костя со странным выражением лица.
— Зачем из девушек? — снова спросил я.
— Ну… мы так решили. Сейчас это несущественно… Так вот, мы уже маневрировали в плоскости внешнего кольца, когда оттуда центробежной силой начало выносить обломки корабля. Может быть, даже нескольких кораблей или стационара — потому что обломков было много, и они были громадные. С одного из фрагментов корпуса шел «наш» сигнал, но в живых там определенно никого не оставалось. А немного погодя выбросило кассету спасательных капсул, не успевших расцепиться. Хотя, может быть, просто некому было дать команду на расцепление. Маяк одной из капсул подавал «чужой» сигнал.
— Это был наш корабль? — вклинился я. — Земной?
— Мы решили, что наш, хотя, повторяю, здесь не могло быть наших кораблей, а тем более стационаров. Это могли быть какие-нибудь аутсайдеры с частными поисковыми миссиями — хотя что здесь было искать, кроме камней? Разве что какие-нибудь артефакты… Собственно говоря, ответ дали бы капсулы, потому что в них могли находиться уцелевшие члены экипажа. И мы стали ловить эту кассету.
— Поймали?
— Глупый вопрос, — сказала тетя Оля. — Это была их работа!
— Конечно, поймали, — сказала мама. — Капсул было тридцать две, и почти все они были пустыми. Во всяком случае, те, что были во внешнем слое. Но скоро мы добрались до внутренних слоев, и там стали попадаться… не пустые. — Она поднесла бокал к губам и сделала большой глоток. Лицо ее было неподвижным. — Там были мертвые дети.
8. Мертвые дети
— Дети, — сказал я. — Мертвые дети.
Мне понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к этому новому для меня словосочетанию.
Я не кисейная барышня, чтобы падать в обморок из-за ерунды. Я знал, что такое смерть. Все рано или поздно умирают…
Я даже видел смерть — на экране и на сцене. Когда Ромео в истрепанных джинсах умирал от любви к Джульетте в холщовом сарафане, девчонки начинали хлюпать носами, а мы, пацаны — громче хихикать. Ромео умирал слишком красиво, чтобы заставить нас сопереживать. И мы абсолютно точно знали, что закроется занавес, и этот парень встанет и уйдет домой, быть может — даже не попрощавшись с Джульеттой, которая тоже встанет и тоже уйдет. Когда Анна Каренина бросалась под поезд, мне требовалось усилие, чтобы представить себе эту сцену, оценить ее трагизм и проникнуться сочувствием. Почему Анна не могла просто отвесить этому баклану Вронскому оплеуху и пойти с другим парнем в театр? По какому такому праву старый черт Каренин не подпускал ее к сыну, он что — сам носил и рожал его?! Чего все эти светские дамочки так разорялись — разве она обязана всю жизнь любить одного и того же пельменя, будь он хоть самый крутой сенатор?.. И уж ничто так не раздражало меня, как смерть Гамлета — неожиданная, нелепая и необязательная. Стоило ли городить весь этот заморочный огород, чтобы в конце тупо наступить на отцовские грабли: ни с того ни с сего умереть от отравы, а после, наверное, на пару с папулей-призраком шататься по сырым стенам Эльсинора…
Слова о том, что когда-то, много лет назад, люди умирали от того, что их убивали другие люди, от каких-то невероятных болезней, просто от голода, ничего для меня не значили. Да, люди умирали. Много умирало. Среди умиравших были женщины и дети. Может быть… Это была лишь фигура речи, не подкрепленная никаким конкретным содержанием.
Я видел смерть в жизни. Много раз я видел дохлых крыс и хомяков, которых временами приносила в дом Читралекха. Они походили на неопрятные старые игрушки и не будили во мне никаких чувств, кроме отвращения. Их нужно было просто уничтожить прежде, чем до них доберется Фенрис; вот и все, на что они годились.
Никто из моих родных и близких еще никогда не умирал и даже не болел. У меня просто не было родных — только мама. А близкие были слишком юны, чтобы умирать или болеть — если не считать простуд, синяков и ссадин.
Мертвые дети. Разве так бывает?
— Почему? — наконец спросил я. — Почему — дети? Почему — мертвые?
— Очевидно, взрослые и не пытались спастись, — сказала мама. — К примеру, решили бороться за корабль до конца. А потом стало слишком поздно. Поэтому было так много пустых капсул. На борту были дети, и экипаж решил спасти хотя бы их. Но корабль разрушился до того, как эвакуация была завершена штатно. И много капсул пострадало. Дети просто погибли от холода и удушья.
— Сколько их было?
— Семь. Пять мальчиков и три девочки. В возрасте примерно от двух до десяти лет.
— Восемь, — поправил я. — Пять плюс три равняется восьми.
— Правильно, — сказала мама. — Семеро погибших. Но один мальчик, в самой внутренней капсуле, был жив.
— И где он сейчас? — спросил я, понимая, что задаю самый дурацкий вопрос из всех возможных. Хотя бы потому, что уже знал на него ответ.
— Он сидит рядом со мной, — сказала мама. — И задает глупые вопросы.
— Я ничего не знала, — сказала тетя Оля с отчаянием в голосе. — Господи, Ленка, я ничего этого не знала!
— Я тоже, — сказал дядя Костя. — А уж когда узнал, то очень многим захотел свернуть шеи…
Теперь и я тоже все это узнал.
На пятнадцатом году внезапно выяснилось, что был такой момент в моей жизни, когда вокруг меня были мертвые дети.
Наверное, я мог быть таким же мертвым, как и они. Но по какой-то, несомненно, существенной причине оказался живым.
Я сидел молча и понемногу осознавал, что мне очень важно знать, почему они все умерли, а я — нет.
— Это было больно? — спросил я.
— Что? — не поняла мама.
— Умирать… от холода и удушья?
— Да, — ответил за маму дядя Костя. — Очень больно и страшно.
На какое-то мгновение я ощутил, как это происходит. Что ты испытываешь, когда падаешь в тесной металлической скорлупке в черную пустоту, вокруг тишина, темнота и ужас, нескончаемый ужас, с каждым ударом сердца становится все холоднее, все труднее дышать, а ты никуда не можешь отсюда сбежать, все, что тебе осталось, это кричать, плакать и колотить руками в стенки, и ты кричишь и бьешься, понимая, что это все равно не поможет, никто тебя не услышит, не придет на помощь, не вытащит из тьмы и холода, не утешит и не согреет, никогда, никогда, никогда…
Я тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения, но оно не отступало.
«Они все умерли. Четыре мальчика и три девочки. Задохнулись и замерзли. А я — нет».
Но частица меня самого сейчас умирала вдогонку вместе с ними.
— Мои отец и… настоящая мать, — проговорил я, чувствуя, что каждое слово дается мне с нарастающим усилием, — они были на этом корабле?
— Наверняка, — кивнула мама. — Иначе как бы ты там оказался…
