К традиционной демократии, в классическом смысле, это не имело никакого отношения, это был грубый экономический шантаж, вызов зарвавшегося одиночки целому миру… но с какого-то момента никто уже особенно и не возражал.
Как уж там Локкен договаривался с президентами мировых держав — рассказ долгий и скучный, но доводы его были просты, убедительны и подкреплены общественным мнением. А если коротко, то он поставил всех перед фактом и лишил возможности выбора…
Он погиб в авиакатастрофе — тогда такие приключались, и даже не были редкостью. Его маленький самолетик, тот, что без изысков, ни с того ни с сего разбился на взлете из аэропорта Бен-Гурион, что в Тель-Авиве. За полтора месяца до гибели Локкену исполнилось пятьдесят два года, и он все еще выглядел юным раздолбаем. А за час до того Локкен в своей неотразимой манере тяжелого танка убедил правительство Израиля в необходимости интеграции шекелевой экономики в систему Общественных Соглашений. Стояла ясная погода, полный штиль… Поговаривали, что это не была просто катастрофа, и симпатий земле обетованной со стороны мирового сообщества инцидент не добавил.
Роберт Локкен считается одним из людей, которые изменили мир. Обидно предполагать, что всему причиной — чужеродные гены. Поэтому, наверное, тема провальной экспансии орков не поднимается и не обсуждается.
У Локкена действительно было пятнадцать детей, и все приемные. В брак он вступал не то пять, не то шесть раз, и не все его супруги отличались благонравием. Локкену было наплевать, откуда в его доме появляются новые младенцы — он просто давал каждому свою фамилию, гарантировал блестящее образование, и в каждом души не чаял. Поскольку по мнению всех без исключения исследователей его феномена, до которых мне удалось добраться, он был фантастически добрым человеком, можно только строить догадки, как безумно он их баловал.
(«Дети Локкена» — это совершенно отдельная тема, ссылок масса, и меня не очень-то тянет утонуть в этом болоте на всю ночь. Хотя я обожаю слушать истории о добрых, мудрых и деятельных людях, которые изменили мир. Наверное, это потому, что в них я нахожу многое, чего никогда не найду в самом себе.)
По случаю, в том последнем полете рядом с ним была и его верная спутница Агнес-Вивека Понтоппидан. Не жена, давно уже не бонна, а просто самый близкий человек. Локкена оплакивал весь мир. Ее же тело почти неделю пролежало в морге невостребованным, потому что не нашлось родных. А потом бесследно исчезло.
Не существовало ни одного ее изображения. «Добросердечна, умна, весела, и дивно хороша собой!» — таков лейтмотив всех ее словесных портретов. Известно, что папаша Локкен пытался втайне от мамаши за нею ухаживать, но почему-то легко и без огорчений отказался от греховных помыслов. И только почти сто лет спустя Локкены третьего поколения узнали, кто была воспитательница их деда, и по каналам Галактического Братства получили от виавов исчерпывающую информацию о леди Уэглейв Усмуакетэрру Хвегх Уанмедин, включая обширную галерею ее прижизненных графий.
То, что я принадлежу к биологическому виду homo neanderthalensis echainus — чистая правда. Неандертальцами нас, эхайнов, можно называть в той же мере, что и людей — кроманьонцами. В конце концов, и люди и эхайны эволюционировали в течение одного и того же времени, хотя в разных условиях. Поэтому я, оставаясь человеком по поведению и образу мышления, биологически могу чем-то отличаться. Ну, не знаю… какими-то физиологическими реакциями… подсознательными механизмами… инстинктами. Я не боялся змей и был равнодушен к паукам. Та же Экса, завидев обыкновенного сенокосца, буквально зеленела — насколько позволяла ее смуглая кожа! — и делала вид, что прямо сейчас грохнется в обморок. Линда попросту дико визжала. Да что там Линда! Маму, к примеру, при виде безобидного крестовика буквально трясло — это ее, прожженного звездохода! Я же мог взять его и посадить на ладонь… Наверное, в эхайнских мирах обитали какие-то твари, способные пробудить во мне непреодолимое отвращение или безудержный первобытный страх. Не знаю, никогда их не видел. По-видимому, именно это и пытался вытянуть из меня Забродский своим коротким и путаным допросом. Он желал узнать, до какой степени я эхайн, а до какой человек. И, похоже, я его разочаровал.
Эхайны и люди действительно могут любить друг дружку. Никакая генетика тому не помеха. Ольга Эпифания Флайшхаанс, которую никто не зовет иначе, как Озма, втрескалась в эхайнского императора Нишортунна, а он в нее. Глобаль скупо комментирует этот факт, что можно понять: тайна личной жизни и все такое. Уж не представляю, как там они ладят, император и певица, но всем известно, что Светлые, Эхайны не воюют с Федерацией. Остальным эхайнским расам, не исключая нас, Черных, это не по вкусу, но тут уж ничего нельзя поделать.
Может, все дело в том, что среди моих знакомых девчонок нет платиновых блондинок, а одни лишь черноволосые и смуглые испанки?
Прошлой зимой к нам приезжали какие-то прибалты. Помнится, среди них было полно белокурых девчонок, но их лица показались мне злыми, даже зверскими. Светлые холодные глаза, тонкие поджатые губы, тяжелые подбородки…
Нет, здесь что-то другое.
Все еще не понимаю, как мама может командовать нашими глупыми пенатами. До сих пор я полагал, что ими управляют одни только инстинкты и простые желания. Поесть, поспать, поиграть… попрыгать за бабочкой, побегать за палкой… Наверное, она знает какое-то тайное слово, что как по колдовству превращает раздолбая Фенриса и вреднюгу Читралекху в машины для убийства.
И мне все это чрезвычайно не нравится.
То есть, вся история с эхайнским найденышем, то бишь со мной, с самого начала складывалась неправильно и нехорошо. Однако, натравливать зверей на живого человека, даже если считаешь его совершенным мерзавцем… да и звери больше похожи на виртуальных страшилок из какого-нибудь парка развлечений… это уже ни в какие ворота.
Но кто я такой, чтобы судить маму? Откуда мне знать, сколько и чего довелось ей изведать за все эти годы, которые она вынуждена была взять и вычеркнуть из собственной жизни — между прочим, из-за меня, да еще из-за Джона Джейсона Джонса?!
Все правы, и все виноваты.
А я действительно слишком мал, чтобы хоть что-то соображать.
А вот интересно: отчего и Консул и Забродский решили, что я Черный Эхайн, еще до того, как Консул прочел надпись на моем медальоне?!
20. Возвращение в Алегрию
Следующий день весь ушел на довольно сумбурные и бестолковые сборы. Одно дело — сгрести четырнадцатилетнего подростка в охапку и удрать сломя голову. И совсем другое — вернуть его на прежнее место в целости и сохранности, и в полной боевой выкладке. «Возьми носовые платки!» — «Зачем, мама?! У нас там не бывает насморков!» — «А если ты разобьешь нос?» — «Кому?» — «Себе, конечно!» — «Прибежит сестра Инеса и на руках унесет меня в медпункт. И там в два счета отчикает мне поврежденный орган!» — «Что значит — отчикает?!» — «В смысле, отрежет…» — «Ты смеешься надо мной!» — «Но скоро непременно заплачу…» Читралекха путалась под ногами и норовила забраться в дорожную сумку. Фенрису вдруг взбрело в башку, что настало самое время поиграть моими кроссовками. Куда-то запропастились любимые записи Эйслинга и Галилея, зато нашелся какой-то древний кристалл, который мама считала навеки утраченным — хотя не пойму, что ей мешало его восстановить. Так что значительная часть сборов проходила под жуткие завывания труб и лязг жестяных ударных инструментов, что только добавляло сумятицы…
