Рассказывать ему об этой перемене в своей жизни я не стал, — он и так был не слепой, — а заметил лишь:
— Ты, дядя Костя, такой же здоровенный, как и я. К тому же, для испанцев все русские на одно лицо.
— Ты даже не представляешь, какая это серьезная проблема в прикладной ксенологии, — усмехнулся он, — личностная идентификация по индивидуальным морфологическим признакам. Случались такие чудовищные проколы, что страшно даже себе представить! — Казалось, он задумался, стоит ли рассказывать, но вместо этого спросил: — Что, к нам так и будут все время подходить и здороваться?
— Будут, — кивнул я. — Это же детский остров. Самый нелюбознательный здесь я.
— И ничего нельзя с этим поделать?
Я выдернул салфетку из автомата за спиной, свернул ее воронкой и поставил на краешке стола. Двое спешивших к нам птенцов, на мордахах у которых было написано хищное любопытство, резко отвернули и сделали вид, что вспомнили о каких-то важных делах.
— Это условный сигнал, — пояснил я. — Называется «фарито», то есть «маячок». Означает: мы хотим остаться одни. Пока он выставлен, в это кафе никто не зайдет. Или хотя бы не полезет к нашему столику.
— Весьма эффективно, — сказал Консул. Он отхлебнул кофе и посмотрел на меня испытующе. — Итак, «я весь зажженное внимание, я любопытство ожиданья…»
[19]
— И ты туда же, — сказал я обреченно.
— Я готовился, — похвалился дядя Костя.
— Ну, не люблю я Кальдерона, — проворчал я. — Не люблю и не понимаю… разве я обязан? «О, я несчастный! Горе мне! О, небо, я узнать хотел бы, за что ты мучаешь меня?..»
[20]
Ах!.. Ох!.. Ну кто так разговаривает?! Я еще могу представить… нет, не могу. Я простой русский человек, с простым русским темпераментом. Поэтому я Гоголя люблю и Чехова, Дьякова и Цымбалиста люблю. — Я помолчал и, поразмыслив, самокритично добавил: — Хотя Иниго Мондрагон мне, в общем, тоже нравится…
Подкатил столик с нашим заказом. Тарелки с салатом и кашей затерялись среди вазочек с разнообразными «тапас» — сыр, копченая колбаса, креветки, всего и понемногу, слегка приукрашенные свежими овощами, — с тонкими ломтиками хамона и обязательными оливками всех видов и степеней зрелости. «Гм, — сказал дядя Костя, — не помню, чтобы я это заказывал… и не уверен, что это следует есть с самого утра…» Я положил себе салата, плюхнул сверху оливок, придвинул поближе самые любимые «тапас», глотнул сока, принюхался к луковице (она выглядела аппетитно и приятно пахла!), тяжко вздохнул и выдал Консулу историю Антонии, как она мне ее рассказала, с незначительными сокращениями, чтобы не убить на это занятие весь день. Дядя Костя не перебивал, задумчиво играя ложечкой в кофейной чашке. Иногда мне казалось, что он не слушает, но в этот момент он вдруг задавал точный вопрос по делу.
— Хорошо, — сказал Консул, когда я закончил. — Чего же ты от меня хочешь?
— Знать, правда это или нет.
— Это правда, — сказал дядя Костя коротко и весомо.
— Но ведь она такая же, как все мы!
— А какой она должна быть? — спросил он с интересом.
— Не знаю… какой-то другой.
— Ты хочешь сказать: она должна была бы сойти с ума от такой жизни?
— Ну… в общем…
— Антония не сошла с ума, — промолвил дядя Костя раздумчиво. — Хотя, безусловно, в чем-то она отличается от обычного земного подростка ее лет.
— Своими способностями?
— Ну что ты! Я наводил справки. По отзывам специалистов, она несомненно одарена, но ее талант несколько… м-мм… однобок. Она знает и осмысленно применяет весь математический аппарат, бывший в распоряжении земной науки семнадцать лет назад. Откуда ей было взять новый? Но, как считают те же специалисты, ей недостает воображения.
— Да, она говорила…
— Вот видишь! Антония оперирует раз и навсегда наперед заданными алгоритмами. Как когитр средней руки… Для истинно талантливого математика этого недостаточно. С такими способностями трудно сделать открытие и двинуть теорию вперед. — Дядя Костя нацепил на вилочку ломтик апельсина из салата и посмотрел его на просвет. — Но есть надежда изменить положение вещей к лучшему. — Он прищурился и добавил с иронией в голосе: — Как тебе должно быть известно из истории человечества и собственного опыта, такая надежда есть всегда.
— Для этого ее и отправят на Тессеракт?
— Не имею ни малейшего понятия, что такое «Тессеракт». Знаю только, что на вашем острове она не случайно.
Я с непониманием огляделся вокруг. Пальмы шептались, море напевало, разбушевавшаяся малышня визжала на дальней спортивной площадке. Все было как обычно.
— Это же простой детский остров, — сказал я. — Таких сотни и сотни в одной только Медитеррании. Исла Инфантиль дель Эсте — это…
— …это детский остров для обычных детей с необычной судьбой, — докончил он. — Если ты всерьез полагаешь, что попал сюда случайно, то должен немедленно оценить всю глубину своего заблуждения и раскаяться. Впрочем, один учитель… точнее, учительница как-то задала мне риторический вопрос: где вы встречали обычных детей?
— Да вот хотя бы я, сижу перед тобой.
— Ну-ну… обычный ребенок. Если не принимать во внимание того скромного обстоятельства, что первые три года своей жизни ты провел вне Земли. Что ты вообще не человеческий детеныш, а эхайн…
— Ты еще скажи, будто и Чучо, тот, что подходил недавно, необычный ребенок.
— И скажу. Правда, конкретно о нем я ничего не знаю, за исключением его необычных манер. Но мне известны по меньшей мере полтора десятка воспитанников «Сан Рафаэля», чьи истории вряд ли окажутся менее занимательными, нежели твоя.
— Среди них, случайно, нет эхайнов или юфмангов?
— Только не вздумай кичиться зелеными кровями, — фыркнул он.
— Чем-чем?!
— Это такой эхайнский эвфемизм. Для того, чтобы осаживать чересчур заносчивых аристократов… Чтобы тебя успокоить, скажу, что все твои однокашники принадлежат к виду homo sapiens. Исключительность каждого человека не обязательно должна определяться его этнической характеристикой. Как-нибудь исподволь вызови того же Хесуса… он же Чучо… на откровенность, и наверняка узнаешь много неожиданного.
— И эти две дурехи, что подходили к нам в аллее…
— У них есть имена? — спросил дядя Костя.
— Мурена и Барра… — начал было я и прикусил язык. Брови Консула поползли кверху. — Э-э… одну зовут Эксальтасьон Гутьеррес дель Эспинар, а другую — Линда Кристина Мария де ла Мадрид.
— Музыка! — воскликнул дядя Костя. — Сегидилья! Канте фламенко! Многоэтажные имена — моя слабость. Я даже дочурку хотел назвать Иветта-Елизавета-Джулиана, но меня окоротили… Так вот: одна из этих словоохотливых сеньорит определенно утрет тебе твой конопатый нос своим происхождением… Только не проси подробностей, договорились?
