Я пересек горбатый мостик над безымянной речкой. Завидев крышу дома, остановился и привел себя в порядок, застегнул все, что должно быть застегнуто, и поправил то, что надлежит. Хотя было ясно, что зоркий мамин глаз все едино найдет изъяны в моем прикиде, на что мне будет незамедлительно и строго указано. Увы, совершенство недостижимо.
На веранде горел свет. Наверное, остался с ночи. Снег на крыльце и земле вокруг дома пестрел звериными следами: пенаты уже завершили утренний обход вверенных им пространств. Где их самих носили черти, можно было только гадать, хотя в поселок путь им был заказан, и даже мостик на моей памяти они пересекали лишь однажды. Чтобы загнать в реку Ивана Петровича Сидорова… Дверь в дом была заперта — мама оставалась верна себе. Я взошел на веранду и приложил ладонь к сенсорной панели — пропел тихую песенку замок, дверь с легким скрипом отворилась.
— Мама, я дома, — негромко сказал я в пустоту.
Никто не ответил. В комнатах не слышно было шевеления, не шуршали ткани, не доносилось шлепание босых ног. Меня не встречали. Сам виноват — следовало изменить своей тактике напрыгов и загодя известить о приезде… Я уронил сумку на пол и сел в кресло возле стола. На стене напротив неспешно разгорелся светильник. Дом оказывал мне запоздалые почести. Он окажет их всякому, кто очутится на моем месте. Я сидел в пустой гостиной и чувствовал себя незваным гостем в собственном доме.
Мне даже не хотелось выяснять, куда исчезла мама. Да мало ли куда! Решила проведать родных. Отправилась в город. Поддалась на уговоры боевых подруг и тряхнула стариной в Звездном Патруле… а то, что ее уговаривали, и не раз, было секретом полишинеля. Она могла вернуться к обеду. Могла отсутствовать неделю, поручив пенатов заботам самого дома. Такое случалось.
Я выпростал из рукава куртки видеобраслет и поднес его к лицу. Оставалось только ввести мамин код, и все стало бы на свои места.
Она бросит родных, плюнет на городские соблазны. Плюнет на Звездный Патруль. Ничто не задержит ее ни на единый миг. Через самое короткое время она будет сидеть рядом со мной, корить за непорядок в одежде и прическе, держать меня за руку и смотреть снизу вверх любящими глазами. И все сделается хорошо, как прежде.
О таком можно только мечтать.
«Эхайн всегда один…»
Я подышал на видеобраслет и смахнул с него воображаемые пылинки.
Нет. Никто не станет никого вызывать. Даже если этот «никто» будет горько сожалеть о своем решении, клясть себя за упрямство и хлюпать носом от жалости к самому себе. Оставим все эти нежности третьему эмоциональному слою. А снаружи будет виден лишь величавый монумент, по возможности из черного мрамора, слегка подернутый инеем хладнодушия.
Я даже позволил себе иронически усмехнуться. Зеркальная столешница безжалостно отразила эту гримасу, кое-чего добавив от себя. Мне захотелось стереть и ее, но тут уж ничего нельзя было поделать. Я сидел и корчил из себя спесивого эхайнского аристократа, хотя земному сопляку внутри меня хотелось реветь от обиды и одиночества.
Скрипнула дверь.
…Если бы это оказалась мама, я начихал бы на свои предрассудки и, сразу после объятий, поцелуев и чаепитий, отправился бы в поселковую часовенку благодарить создателя. В которого никогда не верил, и который, в бесконечной доброте своей и мудрости, незлобиво даровал мне бесхитростное чудо…
Но это были пенаты.
Первой вошла Читралекха, по-хозяйски обнюхала сумку, мои ботинки и только потом ткнулась влажным носом в мою ладонь. Даже на расстоянии было видно, как она постарела, погрузнела, а вблизи глаза ее, когда-то полыхавшие синим безумием берсерка, казались тусклыми и усталыми. Она уже вплотную приблизилась к тому пределу, который был ей отмерен, хотя не выглядела смирившейся… Читралекха попыталась запрыгнуть ко мне на колени, и сорвалась. Так и стояла на задних лапах, по обычаю своему глядя куда-то сквозь меня, и выражение ее физиономии было непривычно сконфуженным.
— Пустяки, — сказал я. — Дай помогу тебе, несносная кошара.
И только тогда старик Фенрис оторвал задницу от порога и, улыбаясь от уха до уха, тяжело переваливаясь и мотая слюнявыми брылами, позволил себе приблизиться и умостить увесистую морду на свободном участке моих колен. Я ощущал его мерное дыхание, слышал стук кошачьего сердца, и суровое эхайнское одиночество на время становилось малопонятной, нелепой и ненужной абстракцией.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
БУМЕРАНГ БРОШЕН
1. Земля — Титанум
— Вы летите один?
— На Титануме меня встретят.
Слегка изумленный взгляд.
— Мы имели в виду… вы желаете одноместную каюту или вас устроит стандартное кресло на второй палубе возле окна?
— Конечно, устроит.
Мне вернули маршрутную карточку и утратили к моей персоне всякий интерес.
«Нгаара, у вас не будет сложностей в перемещениях в самом начале пути. Люди давно уже летают на Титанум как на пикник. Это вполне благоустроенный мир, если пренебречь некоторыми особенностями тамошнего климата».
К тому же, как рассказывала мама, я там уже бывал. В глубоком младенчестве.
Я вскинул сумку на плечо и по ярко освещенному тоннелю прошел на рейсовый трансгал «Энергема 86». По пути, стараясь не возбуждать стороннего внимания, снял видеобраслет и обронил в ближайший стык между декоративными панелями с живой рекламой, изображавшей все прелести путешествия лайнерами компании «Энергема Галактика». Сжег, так сказать, мосты… Поднялся по пандусу на вторую палубу. Зачем они спрашивали, устроит ли меня вторая палуба? Она ничем не отличалась от первой, и была даже чуть просторнее. И что бы я делал в каюте один? Сидел и таращился на голые стены? Или они там не голые, а увешаны какими-нибудь приблудами развлекательного свойства?.. Я нашел свое кресло — оно действительно было возле окна; видеал, имитировавший упомянутое окно, демонстрировал круто уходящую вверх стену космопорта «Магеллан», синевато-серую и ничем не примечательную, а также кусочек земного шара в светящемся ореоле атмосферы. Разглядеть очертания материков было положительно невозможно. Наверное, существовали люди, которых от этого зрелища укачивало. Только зачем им, с такой бедой, лететь на Титанум?.. В соседнем кресле устроился мрачный молодой человек, едва ли намного старше меня, надвинул на лицо непроницаемые очки-мовид и тут же уснул.
«Нгаара, если вы отважились пуститься в путь, не позволяйте колебаниям овладеть вашим разумом прежде, чем завершите странствие. Это тот случай, когда не следует думать, а нужно лишь действовать, иначе говоря — двигаться вперед. Только вперед, не отклоняясь. Словно брошенное копье. Копье не думает о цели».
На том спасибо, что он не употребил метафору бумеранга, как в прошлый раз.
Я впервые покидал Землю по своей воле. И уж тем более отправлялся в столь длительный поход. Ничего удивительного, что я дергался. Но, надо отдать должное Гайрону, его формула трех эмоциональных слоев сильно выручала. Где-то там, в самой глубине меня, перепуганный подросток хныкал и просился домой, к мамочке. Пытался задавать резонные вопросы… зачем?.. куда?.. что ты хочешь доказать и кому?.. Но его причитания глохли уже где-то во втором слое и долетали до первого жалкими отголосками. Поэтому я казался безупречно спокойным. По крайней мере, себе самому.
