И я вижу, как Улька Маргерс, распиленный очередями надвое, бьется спиной о стену и оседает в брызгах собственной крови. Я и сам весь в его крови с головы до ног.
— Уля!!!
Мои пальцы погружаются в липкое. Белые Улькины волосы становятся грязно-бурыми, а изо рта на мятую сорочку толчками выплескивается черная струя.
— Улька… прости!.
Чья-то рука опускается мне на плечо.
— Теперь больше нет препятствий, чтобы ты пошел со мной?
— Я покараю тебя, — тяжко выговариваю сведенными губами. — Растопчу как червяка…
Сейчас я выпрямлюсь. И начну ломать и крушить эту сволочь в мелкие осколки. Голыми руками. Я загоню их поганые стволы в их поганые задницы.
Но выпрямиться мне предусмотрительно не позволяют.
16. ИГОРЬ АВИЛОВ
Сознание возвращается обломками.
Сначала я вижу ослепительный круг света. Нестерпимо режет глаза!. Потом предпринимаю попытку встать. Было у меня такое незавершенное намерение перед тем, как обеспамятеть. Зачем? Так просто не припомнишь… Ничего не выходит и на этот раз. Что-то удерживает мои руки и ноги в полной неподвижности. Да и шея перехвачена тугой эластичной удавкой.
Череп налит булькающим кипятком. Поднести бы ко лбу пригоршню снега!. Но сейчас — осень. Сентябрь. Шел дождь, когда я стоял в оцеплении у «Националя».
Тогда отчего я здесь?
Пахнет сырым камнем. И где-то рядом каплет с потолка. Совсем как в том подвале, где Таран выряжал меня в официанта.
Я согласился идти с ним, потому что там был Улька Маргерс. Но Ульку убили. Он умер на моих руках. На мне до сих пор должны быть брызги его крови.
И я хотел покарать убийцу.
Мне помешали…
— Ты уже очнулся, Авилов? — доносится сквозь бульканье проклятого кипятка знакомый голос.
Голос убийцы, которого я приговорил.
Рвусь ему навстречу, наощупь, вслепую. Лишь бы достать горло, руку, плечо. Этого будет достаточно. Он приговорен и пусть не ждет обжалования… Повисаю на ремнях, которыми прикручен к глубокому, неудобному креслу.
— Перестань брыкаться. Это тебе ничего не даст. С тобой желают поговорить, и ты будешь смиренно выслушивать вопросы и давать ответы.
— Я тебя… так и так!.
Меня коротко тычут в лицо. Это адская боль. И все же я ухитряюсь сохранить сознание. Мне нельзя отключаться. Передо мной враг. Он овладел временным преимуществом и думает, что способен вить из меня веревки. Пускай думает. Если у меня появится хотя бы малейший шанс, он будет использован, чего бы мне это ни стоило после.
На голову льется ледяная струя. То, что мне нужно. Кипяток в мозгах остывает, и я начинаю различать смутные очертания предметов в полумраке подземелья, куда меня необъяснимо доставили из «Националя». Сквозь двадцать с лишним этажей, сквозь строй «кайманов» и террористов, сквозь тройное кольцо оцепления… Кто же это у нас такой могущественный?
— Авилов, запомни простую вещь. Ты угодил в Пекло. И веди себя сообразно ситуации. Здесь не действуют ваши законы. Здесь жизнь вроде твоей не стоит и плевка. Поэтому ты будешь отвечать, когда спросят. И в твои улиточьи мозги не взбредет грубить тем, кто захочет с тобой побеседовать.
Так значит, это Пекло.
Я, Гоша Авилов, сподобился провалиться на самое Дно Гигаполиса. И выйти мне отсюда, наверное, не Удастся.
Это досадно.
Но поскольку в моей недолгой еще жизни меня уже убивали, то вся надежда на это самое «наверное». Наверное, убьют. А может быть, и промахнутся. Кто знает…
Но с чего это Пеклу вдруг стал интересен простой трассер?
— Ты кто? — срывается с моих распухших губ.
— Можешь звать меня Псора. Я не очень большой человек в Пекле. Но меня хватило, чтобы спеленать такого мамонта, как ты. Ну что, готов разговаривать?
У него обычное, бледное лицо. Из тех, каких миллионы по улицам и закоулочкам Гигаполиса. Может быть, мы даже встречались. Хотя скорее всего мне это кажется.
— Что тебе нужно, Псора?
— Мне — ничего. Я только должен подготовить тебя, привести в ласкающую взоры кондицию. И я это сделаю.
Ты хвастун, Псора. Такая у тебя беда. И ты поплатишься.
Помещение, куда меня поместили, полностью соответствует понятию «каменный мешок». Куполообразный потолок, стены из грубо отесанных и неряшливо подогнанных один к другому камней. Желтые тусклые светильники на манер смоляных факелов. И еще один, прожекторной силы, чтобы выжигать мне глаза… Неужто Пекло обитает в этих вот средневековых интерьерах? А я слышал, что тайные этажи Гигаполиса ни в чем не уступают наружным и даже превосходят их по роскоши. Или таким способом они хотят сломить мою волю к сопротивлению? Да чихал я на все заморочки!
— Что озираешься, Авилов? Интересно? То ли будет!
— Вы меня убьете?
— Это решаю не я. По мне — так лучше бросить тут, пока не высохнешь. Меньше глаз — больше страху. Но у тебя есть надежда. Слабая, вот такусенькая. Если поведешь себя хорошо…
— Развяжи руку, Псора. Левую. Больно мне — затекла. Ее поранили, на Кавказе…
— Ничего, потерпишь.
— Развяжи, гнида! — рычу я. — Коли держишь банк, так поимей совесть, не глумись над человеком!
— Заглуши турбину! — шипит он и водит распяленной пятерней перед моим лицом. — Здесь я решаю, как поступить с твоей клешней. Может быть, сочту, что будет лучше, если ее отпилить! Ржавой пилой!.
— И отпили! Сука! Палач! Если хочешь, чтобы я свалил в отключку, выдрючивайся и дальше!
Псора коротко бьет меня в скулу. Приутихшее было кипение в черепе оживает и фонтанирует с новой силой. Голова заваливается на плечо. Так лучше, спокойнее. На всякий случай закатываю глаза.
— Отвяжи… сейчас сдохну…
Псора думает, что он хитрый. Что он все знает о трассерах. Что и вправду трассеры — грубый, тупой, ограниченный народец, как о них идет молва. И ни одному трассеру в его улиточьи мозги не придет фантазия разыгрывать спектакль перед настоящим пекельником.
Он в сердцах плюет себе под ноги и пускается отвязывать мою левую руку. Ему и в самом деле нужно предъявить меня пред начальственные очи в пристойном виде. В конце концов, чем может ему угрожать затурканный, полуобморочный трассер, да еще и полностью упакованный?
Я издаю вздох притворного облегчения. Пытаюсь поднять руку и роняю ее, будто плеть.
— Ну как, отлегло? — спрашивает он участливо.
— Да, спасибо…
Он убил Ульку Маргерса. Друга моего, брата. Все остальное я, наверное, снес бы… Кто-то в Пекле решил, что можно безнаказанно убивать моих друзей.
