Оказывается, я размеренно и тяжко, в такт своим злобным мыслям, садил кулаком по таксофону.
Мне понадобилось несколько драгоценных минут, чтобы успокоиться.
— Послушай, ты... как тебя... Эфир. Я не демон. Знать бы тебе, сколько раз я произносил эту фразу... Но даже если и демон... ты не к тому демону обратился.
— Ведь ты спешил куда-то, не правда ли?
— И сейчас спешу. Не думай, что тебе удастся меня задержать. Особенно сейчас, когда за мной не тянется хвост из случайных попутчиков.
— Конечно, мне с тобой не совладать. Ты же всемогущ... Но будь уверен: я сумею осложнить твой путь настолько, что ты сам не раз пожелаешь избавиться от меня. Хотя бы как от занозы в пятке.
— Не пытайся мне угрожать.
— И в мыслях не было... С другой стороны, я способен сделать твой путь коротким и приятным. А может быть, ты будешь настолько добр, что захочешь со мной поиграть. .. как тогда, на реке и в лесу.
— Может быть... Но не сейчас. Не надо мне лишних хлопот. Все, что я хочу от этого мира, — это еще одна беседа. Обычная кухонная беседа, с выпивкой и кое-какой закуской. Нисколько даже не умная.
— Вот же ситуация! Мы, два сверхъестественных существа...
— Мы не существа, — напомнил я строго. — Ты программа, я — процесс.
— Ну, неважно... Мы, программа и процесс, пытаемся устроить судьбу человечества вместо самих людей.
— Что же делать, если они не справились...
— А может быть, все же пусть попытаются? Еще один разочек, а?
— О чем ты, Эфир?
Он засмеялся:
— Вот пусть твой собеседник и скажет.
— Что он мне должен сказать?
Но ответной реплики не последовало. Я бесцельно взвесил телефонную трубку в руке и разжал пальцы. Пускай болтается.
25
Я застал Мефодия там, где и ожидал застать: в старом, советского еще фасона, кресле из гнутой фанеры, с вытертой до лоска спинкой и подлокотниками с торчащим из трещин в коже поролоном. Закутанный в клетчатое одеяло, в неизменной вязаной шапочке, с которой не расставался, как кавказец с папахой, нигде и никогда. На коленях закрытая книга, заложенная пальцем на недочитанной странице. Старенький ноутбук на табурете демонстрировал «синий экран смерти» и делал это, по всей видимости, давно, из последних, можно сказать, потуг. Свет в комнате не горел — не потому, что не было электричества... оно-то как раз было. Просто сдохла лампочка, а встать и заменить не было ни сил, ни желания. Впрочем, зная Мефодия, можно было допустить, что лампочки кончились намного раньше, чем силы их вывинчивать. Но большой пожар где-то в районе мукомольного завода неплохо рассеивал тьму.
— Мефодий, — позвал я тихонько.
— Аюшки, — откликнулся он севшим от долгого молчания голосом.
Я захлопнул крышку ноутбука и отправил его на пол, а сам придвинул табурет поближе и устроился со всевозможным удобством.
— Я тут задремал немного, — сообщил Мефодий.
Глаза его были открыты и смотрели куда-то сквозь меня.
— Привет, — сказал я.
С громадным усилием ему удалось сфокусироваться на мне.
— Ты все-таки пришел.
— Как и обещал.
— А у меня и выпить нечего.
— Зато у меня есть.
Бутыль «Grand Patron Uranium» была извлечена из кармана куртки и предъявлена.
— Ух ты, — сказал Мефодий. — Где такое дают?
— Все равно не поверишь.
— Поверю чему угодно.
— Презент от Бориса Ульрихскирхена. Или, если угодно, взятка.
— Ух ты, — повторил он. — Вроде бы прежде ты избегал таких высоких знакомств. «Блажен муж, еже не иде во совет нечестивых...»
[80]
— Ты даже представить не можешь всего круга, а главное — высоты моих знакомств. А наши стопки у тебя еще сохранились?
Мефодий слабо махнул рукой в направлении стеллажа со старыми журналами.
Стопки сохранились, хотя и покрыты были слоем пыли. Я нашел какое-то полотенце, обмахнул посуду, одновременно высматривая закуску. Ничего подходящего, кроме коробки высохшего мармелада, не нашлось.
— За встречу? — спросил я. — По чуть-чуть?
— Годится, — сказал Мефодий. — А потом сразу начнем прощальную серию.
— Может быть, все не так мрачно?
— Угу-мс. Все намного более мрачно. Ты знаешь, я скоро умру.
— Не очень-то ты похож на принцессу.
— А ты — на смерть... с мешком отвратительных инструментов, похожих на докторские
[81]
. Если ты и смерть, то ничего так себе... И инструмент твой мне по душе — тот, что булькает. Между прочим, всегда мечтал увидеть твое истинное обличье.
— Твое эстетическое чувство вряд ли останется удовлетворенным.
— Ничего, я переживу.
— Ну, может быть, чуть позже, — сказал я, подавая ему стопку с текилой. — Извини, без лимона и соли.
— Соль где-то была. Однако хрен с ней, с солью. Надеюсь, мексиканцы.нас простят.
Мы выпили за встречу.
— Ну как? — спросил я.
— Пока не заезжает, — отвечал он, прислушиваясь к внутренним ощущениям. — Но тепло. Ты понимаешь, что происходит?
— Не просто понимаю, а знаю точно.
— Все закончится здесь и сейчас? И ничего больше не будет?
— Похоже, точка невозвращения давно пройдена.
— И ничего нельзя изменить?
— Есть начинания, которые лучше не начинать. Потому что изменить не удастся.
— Знаешь, что самое подлое? — спросил Мефодий с некоторым оживлением. — Что мне, по большому счету, это по фигу. Интересно, умирающие чувствуют себя так же?
— Не знаю. Никогда не умирал... до конца.
— И я тоже. Совершенно новое для меня ощущение. Приятно в мои немалые, скажем прямо, годы, практически на излете, испытать что-то неизведанное. Как первый перепой или, там, первый секс... Ну что, на посошок?
Мы выпили на посошок.
— Вроде заехало, — сообщил Мефодий. — И это хорошо. А то уж я волновался, что мне и текила по фигу. Есть, оказывается, нетленные ценности. — Он задумчиво пожевал резиновую мармеладку. — Таким образом, один из извечных вопросов, «что делать», отпадает. Остается «кто виноват». Ты знаешь ответ? Подозреваю, что знаешь. Ты ведь всегда знал ответов больше, чем у меня находилось вопросов.
