— В конце концов, каждый слышит в меру своей испорченности, — процедил он через плечо.
— Тихо, — сказал я.
— Что, аргументы кончились?
— Просто заткнись, сопляк.
Разговоры пресеклись.
— Что случилось, морячок? — негромко спросил Колонель.
Вместо объяснений я приказал:
— Глуши мотор.
— А он потом хрен заведется, — пробормотал было Хрен Иванович, однако же подчинился.
Катер неспешно сносило к руинам моста.
В беспросветно ровный шум воды едва различимо вплетались размеренные механические звуки.
— Что за хреновина... — просипел машинист.
— Это не хреновина,- — сказал Колонель. — Это винты. Вертушка идет.
«Как тривиально», — подумал я.
14
Черный Чоппер.
— Не стоило глушить, — сказал Колонель сквозь зубы. — Могли бы успеть.
— Не могли, — проронил я.
— Может, и не могли. Но рискнуть стоило. Ты зачем судно остановил, мудило? — обратился он к машинисту.
— Так ведь он сказал глушить, я и заглушил...
— А скажи он тебе башкой в стенку биться?..
— Сейчас ракетой саданет, — пробормотал Астеник.
— Какой еще ракетой?! — спросила Анна драматическим шепотом.
— Известно какой... С теплонаводящейся головкой. У них такие завсегда имеются.
— Глупости, — возразил Носатый, демонстрируя необычайные познания в обсуждаемом предмете. — Нет там никаких тепловых головок. Обычные «вихри» с лазерным наведением. Да с нас и пушки хватит.
— Какой еще пушки?!
— Авиационной, тридцатимиллиметровой. Порвет в клочья...
Дева Шизгариэль тихонько захныкала. Ее спесивый спутник исчез из виду. Должно быть, забился в самый дальний закуток, то есть вел себя в полном соответствии с избранным именем.
А действительно, зачем мы остановились? Наверное, я просто хотел сосредоточиться и придумать адекватный, но «асимметричный» ответный ход. Играть так играть.
И теперь было самое время этим заняться.
Чоппер завис над водой в отдалении, красиво срывая верхушки волн и дробя мерно рокочущими винтами в кисейную пыль. Медленно развернулся носом в нашу сторону. Стекла кабины были густо затонированы, как у бандитского «мерседеса».
Пальцы Анны мертвой хваткой сомкнулись на моем запястье.
— Аккуратнее, — сказал я. — Будут синяки.
— Что? — переспросила она.
— Гематомы, — пояснил я. — Подкожные полости, заполненные кровью. Руку отпустите.
Она энергично помотала головой, но не отцепилась.
Итак, что я там себе напридумывал, пока размышлял о природе неведомо откуда взявшегося катера? Левиафан со дна речного? Не бог весть какой креатив... и все же не столь истерто. Сгодится для психической атаки.
Если, разумеется, у моего противника есть психика.
— Заводи, — сказал я.
Судя по всему, у Хрена Ивановича возникли те же проблемы со слухом, что и у женщины.
— Ч-чего?
— Заводи, мать твою, — повторил я, добавив голосу стальные нотки.
— То глуши, то заводи... Ни хрена не заводится! — объявил он плачущим голосом. — Я же говорил!..
«А вот это уже обычное жульничество, — подумал я. — Передергиваете, сударь... не имею чести знать вашего имени и происхождения...»
— Уймись, дядя, — сказал я. — Сейчас у нас все на свете заведется.
Дальше вот что.
Мотор оживает в тот момент, когда Черный Чоппер совсем уже созрел, чтобы пустить нас на дно своими ракетами. Или пушкой, кому что больше нравится.
Но я не могу дать ему этой возможности, потому что так диктует мне Веление.
И лучше никому не знать природу той силы, что расцепила намертво сплавившиеся шестеренки мотора.
А еще в самой глубокой расселине речного дна от тысячелетней дремы пробуждается левиафан.
Одно из моих стародавних умений — всезвание. Иначе — «апелляция к сверхъестественным силам природы». Я знал об этом своем качестве чуть ли не с момента пробуждения, но вот пользовался ли когда-либо, уж и не помню...
Если кому-то неизвестно: у каждого мало-мальски значительного водоема есть свой левиафан. Не то хозяин воды, не то блюститель мирового порядка в локальных объемах. Так уж было предусмотрено при сотворении этого мира. Чем больше водоем, тем крупнее блюститель. Разумеется, речной левиафан не идет ни в какое сравнение с морским, а что уж говорить об океаническом, чьи размеры ограничены только просторами для маневра на средних глубинах!.. Но даже у этой по-прежнему безымянной реки левиафан достаточно велик, чтобы поразить неподготовленное воображение (поэтому на катере орут все, кроме меня), а заодно проглотить в два-три приема военный вертолет в полном боевом оснащении.
Со стороны, наверное, это выглядит невыносимо ужасно. Что же до меня, то я развлекаюсь. В самом деле, есть нечто комичное в зрелище левиафана, что растопырил ласты на манер воздушных крыльев и, бешено работая гребнистым хвостом, надвигается разверстой пастью на чоппер, который раком-боком пытается от него увильнуть. А ведь не увильнет — от левиафана никто и никогда не уходил.
Титанические челюсти с лязгом смыкаются на вертолетном хвосте. Несущий винт напоследок срубает одну из пластин головной части гребня, но, натолкнувшись на замшелые от старости спинные наросты, разлетается вдрызг. Все же левиафан — тварь матерая, доисторическая. .. Осколок винта с артиллерийским свистом проносится над нашими головами — все, независимо от пола, возраста и социального положения, рушатся ниц.
Я остаюсь на ногах.
Потому что еще один осколок, кувыркаясь, летит мне прямо в лицо.
Интересно, что будет, если он снесет мне башку?
Интересно, что происходит, когда сталкиваются два Веления?
Интересно...
Мир становится плоским и скудным на краски, как японская гравюра на листе рисовой бумаги. Всякое движение умирает. Смертоносный кусок металла висит в воздухе на расстоянии протянутой руки и выглядит забавной нелепицей, вроде колокольчика на гардине.
Неведомо где, неосязаемые всем чувствам, недоступные восприятию и пониманию, с тяжким скрежетом проворачиваются шестерни часового механизма мироздания. В обратном направлении. На полтора зубца, не более.
Гравюра обретает объем и наполняется цветом. Мир, словно внезапно разбуженный человек, встряхивается и с некоторым недоумением продолжает свое движение по оси времени.
Осколок меняет изначальную траекторию и пролетает над моей головой, зловеще шевеля волосы.
