«Интересно», — повторяю я про себя, пытаясь согнать с лица примерзшую к нему кривую ухмылку.
Оказывается, мироздание умеет перебирать цепь событий не хуже моего.,
...Что уготовано моему альтер-эго в той новой реальности? Кем он станет? Божком из местного пантеона, с уродливой внешностью и дурными манерами? Ангелоподобным юнцом, с наклонностями к дедукции и к сомнительным развлечениям? А может быть, демонической женщиной с пронзительным взглядом, любительницей водки, селедки и брать в долг без отдачи? Огромной черной собакой с пылающими глазами? А то и вовсе машиной, с неугасимой неоновой лампочкой внутри, знающей ответы даже на незаданные вопросы, скрывающей абсолютную истину под покровами метонимий, метафор и синекдох? Или же не может быть никаких новых реальностей, «потому что этого не может быть никогда»?..
Право, сколько нового можно узнать, оказавшись в полной жопе!
Между тем левиафан добивает слабо трепыхающийся чоппер о воду, вздымая огромные волны. Помнится, так динозавры глушили добычу перед тем, как неспешно сожрать еще теплое стерво. Видно, как из покореженной кабины в реку валятся черные фигурки. Живы они или нет, утверждать положительно невозможно.
Краем глаза замечаю, как за кормой катера расступаются мутные хляби, и белому свету является черно-зеленое двенадцатиметровое тулово фашистской мини-субмарины «Зеехунд» образца 1944 года, крепко помятое и с одной только торпедой по левому борту.
Остроумно, черт дери! Мысленно аплодирую сопернику. Пятисотмиллиметровая электрическая торпеда, конечно, игрушка, левиафана ею не прикончишь, но притормозить на какое-то время вполне удастся.
Мы по-прежнему довольно далеко от берега. Мы на прицеле у новоявленного «Летучего голландца». И мишень из нас самая что ни на есть благодатная. Хоть я и отдаю себе отчет, что атаковать нас никто уже особенно не собирается, а главная задача этого речного хэппенинга — произвести на меня впечатление и убедить в серьезности намерений.
Это все сильнее напоминает шахматы. Левиафан вполне сойдет за ферзя, субмарина — за слона, тогда как чоппер больше чем на дебютную пешку не потянет.
Во всяком случае, следующий ход за мной, и это будет ход конем.
Искражение, оно же «искаженное отражение», оно же третий закон Ньютона в расширенной формулировке. Взаимодействия двух, к примеру сказать, тел примерно равны, направлены одно на другое и доведены до абсурда, а там уж как Создатель Всех Миров на душу положит.
Из-за поворота реки грозно и неспешно возникает речной бронекатер типа «штык». На роль «Летучего голландца» он годится намного лучше, нежели «Зеехунд». Экипаж мертв, давно истлел и выстроен на палубе. Командир в полусгнившем бушлате и бескозырке на черепе простирает в сторону «Зеехунда» костлявую длань. До нас доносится потусторонний, но все еще полный революционного порыва голос:
— Из всех орудий... румпель, брашпиль, шкентель и нагель через тридцать семь гробов и царскую каторгу в бога душу мать... по врагам мирового империализма... ПЛИ!!!
Похоже, я слишком много читал Довлатова.
Внутри субмарины, как представляется, старательно чешут под пилотками затылочные кости, по кому истратить единственную торпеду — по бронекатеру или левиафану.
У скелетированных революционных матросов выбор проще, и они начинают прицельно класть боеприпас в рубку «Зеехунда».
Левиафан, не обращая внимания на стрельбу, безмятежно дожевывает вертолет.
Все заняты своим делом.
Что позволяет нам, едва только катер тычется носом в прибрежный песок, ссыпаться через планшир, матерясь, толкаясь и оступаясь, и со всевозможной резвостью устремиться под защиту леса.
15
Грохот орудий и шум вспененной воды следовал за нами от реки еще минут десять. Затем ухнул единственный тяжкий взрыв — не то «Зеехунду» удалось-таки пустить торпеду, не то она сама сдетонировала, не отойдя от корпуса субмарины. И все стихло, будто чья-то невидимая рука вывернула регулятор громкости. Слышно было только, как шуршит под ногами песок, да изредка похрустывает валежник. Кругом был сосняк — деревья по большей части молодые, редко растущие. Состариться им, как видно, уже не доведется.
Убегали молча. Страх пережитого отступал по мере удаления от берега. Очень скоро перешли на быстрый шаг, восстановили дыхание... Первым подал голос отважный Колонель:
— Вот же лес, мать его... даже белок не видно.
— Распугали твоих белок на хрен, — проворчал Хрен Иванович.
— Да уж... — Сделав выразительную паузу, Колонель дерзнул перевести разговор в русло актуальности: — Ведь я такое даже в кино не видал.
— А я видала! — с очаровательной наивностью объявила дева Шизгариэль.
— Ну, допустим, в кино еще и не такое показывали, — согласился Колонель. — Кто же знал, что оно случается на самом деле?!
— Что такое «оно»? — ядовито осведомился Астеник.
— Ну, это самое... в общем, ты понял.
— На самом деле? — подхватила Анна.
— Ну да... наяву, в реальной жизни.
— Так мы уже давно живем вне реальности и логики, — хмыкнул Носатый.
— Так-то оно так... но очень уж внезапно это все появилось. .. из ниоткуда...
— Уж конечно — из ниоткуда! — продолжал цепляться Астеник.
— Ну, может быть, оно было всегда, — сказал Колонель миролюбиво. — Только никто не замечал. Да оно и сидело себе тихо, не засоряя внимания. А теперь вдруг почуяло слабинку, проявилось... полезло из всех щелей...
— Что же это за «оно» такое? — не унимался Астеник.
— У Стивена Кинга это «оно» было вполне конкретно, — заметил Носатый. — Уродливый клоун, пугавший детишек.
— Не знаю, как там насчет Кинга, — злобно сказал Хрен Иванович. — Игрывал я в этого вашего «кинга»: ничего особенного, хренота кромешная, то ли дело «три листа»... клоун, бля... а у нас тут на клоунов-то не похоже, одна хренова чертовщина.
— «Чертовщина» — она, а не оно, — поправила Анна.
— Какая хрен разница...
— Но ведь все уже тысячу раз, наверное, обо всем этом перетерли по кухням и тусням, — с неожиданным истерическим надрывом в голосе вступила в беседу дева Шизгариэль. — Все уже обо всем договорились и все для себя выяснили. Какой понт говорить об этом здесь и сейчас?!
— Так ведь никто ничего толком так и не знает, — развел руками Колонель. — А те, кто знает, не говорят. Темнят по углам... как это у нас водится — чтобы не баламутить народ попусту.
— А чего его баламутить? И так уже все мутное кругом... — обронил Астеник.
— Да и кому темнить-то? — добавил Носатый. — Попрятались все... По ящику либо полосы, либо какая-то несусветная байда, вроде «Царской невесты»... типа позитивный образ Малюты Скуратова как обличителя боярской сексуальной распущенности!
