— Мы что, так его и бросим? — спросила Анна.
— Он кто вам? Знакомый? Родственник?
— Я даже не знаю, как его зовут.
— Я тоже. И сейчас не время и не место для абстрактного гуманизма. — Помолчав, я добавил безжалостно: — Для конкретного, между прочим, тоже.
— Он погиб?
— Говорю же: не знаю. Надеюсь, что нет. В конце концов, он слышал: все должны быть у меня на виду! За каким тогда чертом ему понадобилось завязывать этот идиотский шнурок?
— Вам еще повезло, что мне не нужно в кустики, — сказала она мрачно.
— Скорее уж, вам повезло, — парировал я. — Потому что делать это придется на виду у всех.
— Размечтались!
— Ну, если вы не возражаете, чтобы какая-нибудь малоприятная, вероятнее всего — ползучая и совершенно неуместная в этих краях тварь — допустим, пятиметровый индийский гамадриад, — внезапно заинтересовалась вашей...
— Замолчите!
— Понимаю, неприятно... Поэтому лучше вам будет это делать в поле моего зрения. А поскольку одновременно в означенном поле должны находиться и все остальные, кто хочет выжить в нашем походе, и кому вы искренне, как я полагаю, желаете успешного достижения конечной точки своего странствия, — то картина вырисовывается нерядовая. Кружок зрителей самой различной степени заинтересованности, а посередине...
— Подонок, — прошипела она, и яду в ее голосе было не меньше, чем в железах самого злобного гамадриада.
— Не то слово, — сказал я удовлетворенно.
Шагавший впереди всех Хрен Иванович, которому, видать, по долгу службы невыносимо было тащиться в прицепных вагонах, возгласил с недоумением:
— Чтой-то стало холодать, растакую вашу мать!
Словно бы для иллюстрации к его словам, дева Шизгариэль звонко чихнула очередью.
— И действительно, — шепнула Анна, поеживаясь. — Это что, ранние заморозки?
С ее губ слетело отчетливое облачко пара.
Я не ответил.
Наша партия с невидимым противником продолжалась, и он из каких-то своих соображений решил, что сейчас его ход.
Впрочем, ход был банальный, необязательный. Просто чтобы напомнить о себе — хотя и без того я не забывал о нем ни на минуту.
На лес накатывали волны арктического холода, одна другой жестче и выше. Остатки травы мигом подернулись сизым инеевым налетом, хруст палой хвои под ногами из влажного сделался стеклянным.
— Это что еще за... — сказал Колонель и остановился, потерянно озираясь и стягивая ворот куртки на шее.
— Не стоять! — гаркнул я. — Прибавить ходу, скоро выйдем к поселку.
— Какой поселок, — сказал Астеник мрачно. — Хана пришла, не видишь? Слыхал я про такое. Накатит холод, и все. Не успеем...
— Вперед! — Я толкнул его между лопаток.
Он упал, проворно перевернулся на спину и остался лежать, не делая попыток подняться и глядя на меня снизу вверх равнодушными глазами.
«И тоска овладеет людьми, никто не захочет шевельнуть и пальцем своего спасения ради...»
— Ты не кипятись, морячок, — сказал Колонель. — Но куда мы пойдем? Зачем? Что нас там ждет?
— Хочу, чтоб вы знали, — сказал я. — Мне все равно, дойдете вы иди нет куда собирались. Я-то дойду, хотя бы весь мир провалился в собственную задницу. До вас до всех мне нет никакого дела. Наплевать, умрете вы здесь или немного позже — потому что так и так умрете! Но почему вам-то всем на это наплевать?!
— А что мы можем поделать... — проронила Шизгариэль, обратив ко мне побелевшее лицо с замерзшими дорожками от слез.
Они коченели на глазах. Кто стоя, кто лежа, как Астеник. Анна молча отошла и села, привалившись спиной к стволу дерева. У них не было ни желания, ни сил сопротивляться.
— Холодно, да? — спросил я в пространство, весело оскалясь. — Слишком просто... поддавки. Мог бы придумать что-нибудь позаковыристей.
— Что? — переспросил Колонель непослушными губами.
— Сейчас будет тепло, говорю.
Над чахлым кустарником вдоль тропинки поднялся дымок. Ветки затрещали... сами собой, изнутри занялись живым пламенем.
Огонь перекинулся на деревья, пополз по вымороженным стволам игривыми змейками, загудел, набирая силу... Кто-то закашлялся, поперхнувшись дымом.
— Не понос, так золотуха, — сказал Хрен Иванович.
И тотчас же с небес рухнул дождь. Как будто в вышине вдруг лопнул резервуар с водой... Дождь был холодный, но терпимо, не ледяной.
— Бегом! — скомандовал я.
Удивительно: никто не стал прекословить.
Мы бежали не разбирая дороги сквозь облака вонючего пара.
17
Машинист Хрен Иванович не обманул: действительно имела место станция, даже не станция — полустаночек. С усыпанными гравием дорожками вдоль путей, с вымощенной плитами площадкой перед станционным павильончиком и старомодными скамейками, выкрашенными в синее с белым. Сам павильончик был ядовито-зеленого цвета, с белыми окнами и белой же островерхой крышей, аккуратный, как пряничный домик. Над надписью, однако же, неведомые злые силы совершили надругательство, прихотливо отбив часть белых букв таким образом, чтобы оставшиеся сложились в неприличное слово.
— О! — сказал Хрен Иванович, будто увидел старого знакомого, и даже распростер руки навтречу. — Стоит, родимая, как ей и надо!
— Ебеня!.. сказал Колонель и гадливо сплюнул.
Фейри заржали.
— Не «Ебеня», — возразил машинист, — а «Тебенята». Вишь, кто-то нашалил...
— А я сумки потеряла, — промолвила Анна, ни к кому специально не обращаясь.
— И хрен с ними, — утешил ее как умел Хрен Иванович и деловито направился в сторону павильончика.
— Стоять, — сказал я негромко.
— Стоять, бежать... — проворчал Астеник. — Лежать... Как собачки, право слово.
Но с места не тронулся.
Похоже, мне удалось их выдрессировать.
— Может, это... — сказал Хрен Иванович, переминаясь с ноги на ногу. — Может, там есть чего-нибудь... заодно и просохнем.
— И правда, морячок, — сказал Колонель рассудительно. — В самом деле, что ж они — фугас туда заложат?
— Кто «они»? — насторожился Поре Мандон, на миг избавившись от высокомерной личины.
— Эти, — значительным голосом пояснил Колонель. — Те самые, которые.
— А-а, — протянул юнец, с трудом изобразив понимание.
— Заходим вместе, — сказал я. — Из виду не теряться, не разбредаться, держаться друг друга.
— Ну да, — сказал Астеник с иронией. — Чтобы если уж накрыло, так всех разом.
