Патлатый щенок Поре Мандон первым попал мне под руку. Я сгреб его за ветровку и попытался поставить вертикально. Шизгариэль слабо запротестовала, никакой, впрочем, активности, кроме вербальной, не проявив; сам же юнец безмолвствовал. Мне это даже удалось... на пару мгновений. Мы встретились глазами, и эти секунды он висел на моем взгляде, как на стальном штыре. Мне доводилось видеть такие глаза. Давным-давно, на Гаити, когда писатель Танкред Вильфранш, во второй своей ипостаси вудуистский священник-унган, показал мне настоящего, только что обращенного зомби... Затем Поре Мандон вернулся в сидячее положение, попросту стек вниз, будто струйка шоколадного крема из корнетика. Я отстал от него и принялся за машиниста. Из-под куртки понеслась невнятная ругань, обильно пересыпанная хренами, меня попытались отпихнуть и даже лягнуть. Ерунда, опыт работы санитатором в дурке у меня тоже имелся...
Анна положила руку мне на плечо.
— Оставьте их, — сказала она.
— Оставить? — переспросил я.
— Да, — кивнула женщина. — Они утомлены, как вы не понимаете?
— Утомлены? Чем это?!
— Жизнью.
— А вы? Тоже утомились?
— Да. Но мы с вами пойдем дальше. И пройдем так далеко, как только сможем.
— Лично я намерен дойти куда и хотел, — буркнул я. И понял, что повторяюсь, к тому же, в свете последних событий это мое заявление могло оказаться голословным. — Ну так что? Вы готовы бросить их тут тихо умирать?
— Готова, — сказала Анна.
— Стало быть, ваш гуманизм имеет пределы?
— Я просто должна дойти, — ответила она. — Ну хотя бы попытаться. Мне есть куда идти, а им, наверное, нет. Иначе они сопротивлялись бы. Я знаю, что, скорее всего, не успею. Или успею... Но когда все совсем закончится, я буду хотя бы уверена, что пыталась, сколько могла.
Я посмотрел на нее, как на последнее чудо этого околевающего света.
— Что ж, — сказал я. — По крайней мере, в этом есть свой резон. — И, обратившись к остальным, гаркнул во весь голос: — Слышите? Мы уходим. А вы останетесь тут и умрете. Тихо и безболезненно... если повезет. Но может и не повезти!
— Морячок, — сказал Колонель. — Не ори... уши от твоего крика вянут.
— Ваше право, — сказал я, не испытывая никакого сожаления по столь внезапно распавшейся компании, — ваш выбор. — И прибавил то, что давно уже хотел им сообщить: — На-до-е-ли.
В этот момент где-то за стеной отчетливо и неуместно зазвонил телефон.
19
— Ой, — сказала Анна. — Что это?
— Телефон, — ответил я несколько растерянно.
— Это в кассах, — ясным голосом пояснил Хрен Иванович, своей безвольной позы, впрочем, не меняя.
— Кому здесь могут звонить? — удивилась Анна. — И, самое главное, кто?
— Нет, — поправил я. — Самое главное — как!
— У меня зазвонил телефон... — промурлыкал Поре Мандон.
— Кто говорит? Слон... — в тон ему продолжила дева Шизгариэль.
Все посмотрели в сторону касс — кто с живым интересом, а кто в слабой надежде, что этот нелепый и неуместный резкий звук наконец пресечется. Звонок между тем и не думал униматься, и даже напротив, сделался громче и пронзительнее.
— Заткните же его, наконец, — сказала Анна, глядя на меня, — или хотя бы ответьте.
Теперь пришла моя очередь удивляться:
— Почему я?! Мне он мешает меньше всего...
Ее довод был неотразим:
— Вы единственный, кто способен передвигаться.
— Ладно, — сказал я сквозь зубы. — Тогда уж и вы сделайте одолжение, никуда без меня не уходите.
Со стороны странствующих фейри донесся бледноватый смех.
Я пересек зал ожидания — стук шагов, перемежаемый трезвоном, казался громоподобным, — толкнул дверь в кассовый закуток. Она не поддалась: явный признак того, что работники станции не покидали рабочие места в панической спешке, а спокойно эвакуировались, возможно даже — в расчете на скорое сюда возвращение, если напасти вдруг рассеются, как это до сей поры и случалось в этом мире со всеми напастями... Телефон рявкнул с особым усердием и даже, кажется, злорадством. Я стиснул зубы и приналег. Касса была режимным помещением, а дверь — металлической, обычному человеку здесь ничего не светило без набора отмычек или автогена. Я огляделся. Отмычки под ногами не валялись, автогенная установка в темном углу тоже не маячила, иными словами — рояли в кустах нынешним раундом игры предусмотрены не были, либо закончились. И, вдобавок ко всему, за мной внимательно следили шесть пар глаз.
Многослойная фанера, обшитая металлом... это не Форт Нокс, не бетонный саркофаг над чернобыльским реактором, так — безделица для проницания.
— Смотрите, птица! — воскликнул я и ткнул пальцем в сторону окна.
Как только все взгляды устремились к несуществующему пернатому, я просочился сквозь запертую дверь и оказался в полной темноте.
Выключатель нашелся там, где я и ожидал, и, что поражало, сразу же вспыхнул свет.
Без промедления зазвонил телефон, обнаруживая свое местонахождение — в углу стола, под грудой пустых папок, в которых, должно быть, некогда хранились документы строгой отчетности.
Я снял трубку.
— Алё! — рявкнули мне в ухо. — Диспетчер, мать твою, одна нога тут, другая там, на перрон с флажками, сейчас литерный проследует без остановок, а у тебя там какие-то блядские цистерны кантуются!..
— Это касса, — сказал я холодно.
— Касса?! Кой хрен касса, литерный на подходе!
— Ничем не могу помочь, — произнес я и положил трубку.
Звонок.
Я намотал шнур на кулак и с остервенением выдрал из розетки.
Звонки не прекратились, а следовали один за другим, словно несколько международных линий одновременно решили свести с ума бедного кассира.
Я посмотрел на обрывки шнура в руке.
Кое-кто умеет настоять на своем...
Мне ничего не оставалось, как снова снять трубку.
— Это касса, — сказал я. — Вы попали в кассу. Но я не кассир, и уж никаким боком не диспетчер, так что мне ваш литерный на фиг уперся. Тем более что никаких цистерн там нет и в помине. И не звоните сюда больше.
— Знаю, — ответили мне спокойно. — Ты не кассир, ты танкист.
— Хм... Я не умею заводить танк
[74]
.
В трубке прошелестел смешок.
— А теперь давай, наконец, поговорим.
Голос был мужской, обычный, приятный такой баритон, из тех, что объявляют остановки общественного транспорта. Вот только интонации показались мне несколько механическими.
