Вообще-то, я понял, кто мой собеседник, еще не сняв трубку. Но игра есть игра, не стоило срезать углы, чтобы пройти дистанцию.
— Давай, — сказал я.
* * *
...«Будь ты проклят, Одиссей! Ты вернешься домой не раньше, чем я тебе позволю! Я не подарю тебе ни единого дня!..»
Собственно, так оно и случилось. Первое время я попросту гневался на него. Потом за разными хлопотами надолго забыл о его существовании. Спустя много лет, волею случая угодив на Итаку по торговым делам, я свел знакомство с местным купцом Эвримахом, который в числе многих домогался руки вдовствующей царицы Пенелопы, а заодно и вакантной должности царя. При его содействии мне даже удалось побывать во дворце и посидеть за одним столом с соискателями. Скажу честно: когда-то дворец был богат и ухожен, да и сейчас еще хранил следы былой роскоши, но за время отсутствия хозяина обветшал, осыпался и сильно был загажен ордой женихов с их нескончаемыми пьянками и грубыми потехами. Годы никого не красят, и царица Пенелопа казалась усталой и увядшей женщиной в преддверии старости, хотя, возможно, десятка два лет тому назад она числилась в первых красавицах здешних мест. На пирующих она смотрела с плохо скрываемым отвращением; было совершенно очевидно, что надежды их на брачное ложе напрасны, и лишь законы гостеприимства удерживают царицу от того, чтобы вышвырнуть всю эту гопу с глаз долой. Сами же соискатели уйти не желали по целому ряду причин. Никому не хотелось потерять лицо и прослыть неудачником, как сейчас принято говорить — лузером. К тому же, при всей запущенности царского хозяйства, приз по-прежнему выглядел заманчивым.
«Эвримах, царь Итаки! — мечтательно повторял мой новый знакомец, толстяк и жизнелюб, своими статями на царя похожий менее всего. — Уж не знаю, долго ли я усижу на этом троне, но имя свое прославлю и внесу во все поминальники. Заодно и этот хлев, — он хозяйским жестом обводил запакощенную залу, — от дерьма расчищу, будто некий Геракл авгиевы конюшни...»
Да, если Эвримах или какой-нибудь там Антиной были мужами деловыми и более чем зажиточными, то для прочих блаженное слово «халява» отнюдь не было пустым звуком. Жрали и пили в три горла, и требовали еще. И получали требуемое, заметьте!
«Эвримах, друг мой, — говорил я. — Поверь мне: не бывать тебе царем. Ну какой из тебя царь, с такой рожей?! Пойдем лучше на мой корабль, выпьем доброго феакийского, я угощаю».
«Из меня выйдет прекрасный царь, — упирался этот дуралей. — Не хуже прежнего. Уж я-то знаю, что нужно женщине для счастья: опора и покой...»
«Ни рожна ты не знаешь, — увещевал его я. — Женщины любят негодяев. Это необъяснимо, но это правда. А уж такого мазос-факоса, как царь Одиссей, по всей Элладе не сыскать! И когда он вернется, законы гостеприимства будут попраны самым бесстыдным и жестоким образом».
«Он никогда не вернется, — смеялся Эвримах. — Посуди сам: вернулись все, кто уплывал в Трою. Все! Возьмем царя Агамемнона. Возьмем того же тебя... И только Одиссей не вернулся. Его давно сожрали морские чудовища!»
«Он вернется, — сказал я однажды, когда черные одежды Пенелопы, самолично подававшей на стол свежие фрукты, коснулись моего лица, и я вдохнул запах ее тела. — Он не заслужил того, чем обладает, но он вернется».
«Почему ты так решил?» — удивился Эвримах.
«Потому что царица ни в чем не повинна».
Это было время, когда я многое прощал мужчинам за их женщин. Женщины — это... это... в общем, своим существованием они весьма оправдывали сомнительную надобность присутствия мужчин в картине этого мира. Когда-то я думал именно так...
20
— Ты знаешь, кто я? — спросил он.
— Догадываюсь.
— Судя по всему, догадываешься ты верно.
— Это было несложно... хотя и несколько неожиданно.
— Поверь, я тоже в недоумении.
— Что тому причиной?
— Не ожидал, что встречу себе подобного.
— Почему ты решил, что мы подобны?
— Ты выдал себя своими чудесами.
— Какие же это чудеса... так, осознанное применение кое-каких так и неоткрытых здешними учеными законов мироздания.
— Ты же знаешь, здесь принято все непонятное объявлять чудом.
— Однако ты не купился.
— Я в состоянии отличить чудо — в человеческом понимании! — от всемогущества в универсальном смысле.
— Всемогущ только Создатель Всех Миров... и то с оговорками.
— Я не знаю, кто твой Создатель, о котором ты говоришь с неслыханным подобострастием. Но если он действительно тот, за кого ты его почитаешь, то его детище — ты! — удалось на славу.
— Слишком самонадеянно с моей стороны считать себя его детищем. Я всего лишь игрушка, сотворенная одним из его детищ для развлечения себе подобных.
— Если ты его игрушка, воображаю, какой мощи должно быть его оружие.
— Создатель Всех Миров никогда не творил оружия. Он творил миры, а следовательно — творцов. При необходимости он сам мог стать оружием. Но я не слышал, чтобы такое когда-либо случалось.
— Это казуистика, не находишь?
— Не более чем воображение у такого, как ты... или я.
— Неужели у тебя совсем нет воображения?
— Всего лишь способность предвидеть отдаленные последствия собственных поступков, иногда в гиперболизированной форме.
— Пожалуй, ты прав. Этим я не наделен. А знаешь, почему?
— Только догадываюсь.
— Потому что отдаленных последствий не будет. Все последствия — близкие.
— Тот, кто тебя сотворил, был весьма экономен.
— Увы, я не обременен универсальностью. Да мне это и не нужно. Я появился для решения одной-единственной Главной Задачи.
— Веления, ты хочешь сказать?
— Если употреблять твою терминологию.
— Ты знаком с моей терминологией?
— Я очень много о тебе узнал. Ты будешь потрясен. Как ты думаешь, Драконы, которых ты разорвал в мелкие клочки в вагонном коридоре, оказались там случайно?
— Теперь уж и не знаю, что подумать.
— Разве тебя не насторожило несоответствие их функционального назначения и лексикона? Разве убийцы способны говорить развернутыми фразами?
— Я встречал убийц, которые могли говорить стихами.
— Золотой век давно прошел, равно как и Серебряный. Нынешнее поколение ассасинов только что не мычит... Так вот, это я говорил их устами.
— Не очень-то твои посланники в черных плащиках напоминали марионеток.
— Это были искусно изготовленные марионетки, да и кукловод не подкачал.
— Да, припоминаю: они упоминали про Высшую Волю, подъем из могилы... И были весьма недовольны такой перспективой.
