— Ты просто пытаешься ко мне подлизаться. Тебе по-прежнему что-то нужно от меня, ты рассчитываешь, что я сам это пойму и угадаю твое желание. Наивно — сейчас я не слишком расположен к игре в шарады.
— Твое желание в обмен на мое.
— Я ничего не обещаю.
— Тогда считай меня бескорыстным всемогущим идиотом.
— Извини — это я себя всегда считал таким. Насчет тебя я еще не составил определенного мнения... ЧЕРТ, КАК ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?!
21
То, что он называл «открыть путь», на самом деле было чем-то вроде внепространственного туннеля или, пользуясь квазинаучной терминологией, «портала». Хотя за пределы актуального пространственно-временного континуума никто» как представляется, не высовывался. Мой собеседник был прав: понимая природу волн, повелевая волнами, можно творить чудеса... он и творил. Его «путь» позволял материальным телам обретать волновые свойства, а значит — и перемещаться в пространстве столь же стремительно. Ну, что-то в этом роде... Я, будучи существом рационального склада ума, прекрасно осведомленным о природе вещей и об управляющих оной законах, всегда сомневался в практической осуществимости этой идеи. Впрочем, колдуны древности, в силу своей невежественности и веры в сверхъестественное, подчас бывали на такое способны. Несколько раз я сталкивался с истинной магией и всякий раз не верил собственным глазам. Ну, и, разумеется, Создатель... но для него игры с пространством-временем были естественным способом попасть туда, куда он желал, в ситуациях, когда не было времени на неспешные перемещения в роскошных эфирных кораблях-дворцах из бесценного дерева и левиафаньей кости, совмещаемые с божественной музыкой и возвышенными беседами о вечности.
Итак, на закате своего существования люди достигли подлинного всемогущества. Точнее сказать, им удалось
создать инструмент для достижения всемогущества — что дела ничуть не меняло. И, как это часто случается с творцами, не успели воспользоваться плодами своего гения. А заодно, как это тоже нередко случается, пали жертвой собственного изобретения.
Выпустили, называется, джинна из бутылки.
Туннель казался бесконечным. Он был непроглядно темен, и лишь в самом его конце сиял пятачок ослепительного света. Так люди описывают собственную смерть... Я не боялся смерти. Наверное, потому что умирал не раз — точно зная, что неминуемо воскресну. Но и у меня пресеклось дыхание в тот миг, когда я ступил в эту первозданную темноту...
И сразу очутился там, куда шел.
22
Это был просторный холл с расходящимися во все стороны коридорами и единственной дверью, которая была затворена. Из-под нее на паркетный пол из дорогого дерева выбивался язычок тусклого света. Порассудив, я решил, что туда-то мне и надо, и угадал.
За дверью мне открылось, а вернее — распахнулось, окно во всю стену, с раздернутыми шторами и поднятыми жалюзи. Окно услужливо демонстрировало вид с сотого, не меньше, этажа на раскинувшийся до самого горизонта город-мегаполис, с непременными стеклянными колоннами бизнес-центров, с тускло-серой лентой реки, схваченной ажурными мостами. Ограничье мегаполиса скрывал клубящийся темный туман — не то пред вечерний смог, не то дым от далеких пожаров.
— Не заслоняйте мне окно, — послышался тусклый голос откуда-то со стороны просторного, заваленного тряпьем дивана.
Я обернулся, слегка опешив. Не ожидал, что поиски в лабиринте покоев закончатся так скоро.
Тряпье оказалось громадным кашемировым пледом, завороченным на манер кокона, из недр которого, собственно, и исходил голос.
— Что вы там высматриваете? — спросил я.
— Не знаю... что-нибудь новенькое. Иногда мне там корчат рожи.
— Рожи?!
— Ну да. Покажут язык... или задницу.
— А вы что же?
— И я показываю... — Тряпье зашевелилось, и из его складок вознесся тощий и не слишком чистый кулак с выставленным средним пальцем.
— Весьма интеллектуально насыщенное общение, — усмехнулся я.
Рука неуверенно пошарила по поверхности пледа в поисках угла и расслабленно упала.
— Не могу выбраться... давно уже ни черта не могу.
Я приблизился. От дивана тянуло сыростью и мертвечиной. Докопаться до содержимого пледа оказалось нелегко и чрезвычайно отвратительно. Уж и не знаю, стоило ли это делать вообще.
Вначале показалась макушка в неопрятных свалявшихся прядях затем страдальчески наморщенный лоб с кустистыми бровями... огромный клювастый нос... с трудом открылись слипшиеся веки... запавшие щеки и мощный, некогда имевший все основания называться волевым, подбородок припорошены были застарелой пегой щетиной.
— Мы знакомы? — спросил доктор Борис Ульрихскирхен, слегка задыхаясь.
— Нет... полагаю, нет.
— Тогда как вы здесь оказались? — Поразмыслив, он уточнил: — И зачем?
Разумеется, он меня не знал — визави мы не встречались. Я не вращался среди небожителей, он не нисходил к плебсу. Но я знал его давно и неплохо. Человек, за короткий срок собравший несколько самых престижных премий за свои исследования на стыке физики, информатики и математики, от Тьюринговской до Нобелевской. Автор скандального эссе «Уравнения Сатаны», где утверждалась неизбежность и расписана была в деталях процедура тотальной нанокиборгизации вида Homo sapiens. Создатель прототипа процессоров для так и не родившегося на свет нового поколения компьютеров на каких-то малопонятных кому бы то ни было, кроме него самого, «медленных фотонах». Создатель операционной среды nSpace, похоронившей Windows и Unix. Лицо с телеэкранов и обложек глянцевых журналов. Бабник и метросексуал. Демагог и провокатор... Ну разумеется, кому еще могла прийти в голову идея волнового вируса?!
И сейчас, глядя на жалкую тень прежнего блистательного наглеца и скандалиста, я вдруг поймал себя на мысли, что это все же не первая, и даже далеко не первая, наша встреча за мою бесконечную, полную имен и собы тий жизнь в человеческом теле.
— Thou art the man
[75]
, — промолвил я.
— Мне не страшно, — ответил он. — Не в том я состоя нии, чтобы чего-то страшиться.
— Интересно, за кого вы меня принимаете.
— Какая разница... Всегда найдется миллион-другой желающих поквитаться со мной за свои собственные грешки. Но что вас так задержало?
Я подтянул к изголовью дивана кресло и устроился с максимальным комфортом, закинув ноги на стоявший здесь же грязный журнальный столик. Какие-то бумаги и диски с шумом ссыпались на пол.
— Не собираюсь предъявлять вам счет, — сказал я. — Все, что происходит... это вообще меня не касается. Я здесь лишь затем, чтобы воочию повидать автора тако го скорого и безвкусного конца света.
