– Я люблю тебя.
Мишенька улыбнулся, еще раз поцеловал жену и нырнул в бассейн, затеяв возню с сыновьями.
Скучают? Ясное дело – скучают. Новое место, новая школа, новые друзья и редко являющийся папа. Им ни черта не объяснишь, но сейчас их еще можно подкупить. Мертвый это знает, а потому распорядился построить не просто жилой комплекс, а небольшой город, с ресторанами и зонами отдыха, аквапарками, игровыми клубами и спортивными залами, музыкальными и танцевальными школами. Мертвый согнал на Станцию тысячи работников, приказывал отбирать только семейных, уговаривать ехать с женами и детьми. Мертвый вырвал их из привычной жизни, отрезал от мира, но сделал все, чтобы они ни о чем не жалели.
Тысячи людей. Тесный мирок, в котором удобно работается несущим Слово людям.
– Я не опоздаю на ужин, – пообещал Мишенька, вылезая из бассейна.
Он поцеловал жену в щеку, махнул рукой парням и направился в раздевалку. За ним по пятам следовали два телохранителя.
* * *
Территория: Африка
Горнодобывающий полигон «Всемирной рудной компании»
Кодовое обозначение – «Африка»
Предчувствие неприятностей редко бывает беспочвенным
– Кто тебе разрешил стоять «вольно»? Может, я разрешал тебе стоять «вольно»? Кто тебе разрешил стоять «вольно», скотина?
Араб держался из последних сил. Лицо разбито, нос вдребезги, оба глаза заплыли, но это ерунда. Плохо, что левая рука висит плетью, а судя по тому, что из-под рукава течет кровь, перелом открытый. Но показывать нельзя. Нельзя морщиться. Нельзя стонать. Стоять надо «смирно», как велел господин офицер Ушенко. Иначе будет хуже.
– Экономия воды – одна из ваших главных обязанностей по отношению к человечеству, заключенный, – наставительно талдычит надзиратель, медленно вышагивая по камере. – И нет необходимости тратить весь литр, который положен вам на умывание. Экономьте! Подумайте о том, что в это самое время где-нибудь в Сахаре грязный и вонючий бедуин подыхает, потому что хренов заключенный, враг, можно сказать, общества, не сэкономил двести граммов воды.
С этого, собственно, все и началось. Офицеру Ушенко показалось, что Араб потратил на вечерний моцион весь положенный литр. Он вошел в камеру и набросился на бедолагу с такой яростью, словно… Словно все это имело хоть какой-то смысл. Теперь разглагольствует, наслаждаясь мучениями Араба, и косо поглядывая на вытянувшегося у стены Чайку.
– Почему молчишь?
Знаем мы эти фокусы. Откроешь рот – получишь по зубам. Говорить можно, только получив разрешение. Илья принялся «есть начальство глазами».
Тем временем Араб потерял сознание и мешком рухнул на пол. Лучший в его положении ход.
– Две недели в лазарете, – задумчиво протянул Ушенко. Сделал шаг, оказавшись в нескольких сантиметрах от Чайки, и очень тихо прошипел: – Я тебя хотел изувечить, маленькая гнида, да Флобер не разрешил.
Глаза продолжают тупо изучать надзирателя, на лице не дрогнул ни один мускул, услышал Илья Ушенко или нет – непонятно.
– Стоять «смирно» еще десять минут, тварь, – приказал офицер Ушенко и вышел из камеры.
Африка, мать ее, тут приказы не обсуждаются.
– Как Араб?
– Две недели, – коротко ответил Чайка.
– Врачи сказали?
– Ушенко.
Надзиратель в таких вещах не ошибался.
– Сука, – едва слышно просипел Пьеро.
– Говнюк, – поддержал сокамерника Апельсин.
Илья промолчал – какой смысл надрываться? Да – сука, да – говнюк, но разве это изменишь? Для обсуждения есть гораздо более серьезная тема, но они… они ее не видят.
– Говорят, Тэтчер какой-то новый удар придумал, вот Ушенко и бесится.
– Нет, все дело в том, что он пить бросил…
«Они не чувствуют, они ни черта не чувствуют. – Чайка торопливо жевал кашу. Занятые челюсти – отличный повод не вступать в разговор. – Они не понимают, что Ушенко срывается не просто так, что усиливающаяся агрессия должна быть чем-то обоснована, и это что-то…»
– Говорят, завязавшие алкоголики подвержены сердечным болезням.
– Ага, надейся, Ушенко нас всех переживет.
«А вот это точно!»
Апельсин и Пьеро попали в Африку за весомые дела: один набедокурил с банком, другой целый год качал деньги с электронных счетов страховой компании, но оба они были, если можно так выразиться, ломщиками простыми. Нахватались премудрости, почувствовали себя неуязвимыми, ломанули по мелочи, остались безнаказанными, понравилось, рискнули на крупное дело. Рискнули и проиграли. Они даже городов своих родных ни разу не покидали, не глотнули, в отличие от Чайки, жизни ломщицкой по самое не могу, не стряхивали с хвоста полицейских, не прятались в вонючих трюмах, не висели «блохами» под брюхом «суперсобаки», не видели, как друзья умирают и… и сами не убивали. Вот и не чуяли они то, что для Ильи носилось в воздухе.
Опасности не чуяли.
– Хватит жрать! Строиться, педики! Шевелите задницами!!
– Увидимся за обедом, – бросил Пьеро.
– Конечно, – кивнул Чайка.
«Возможно…»
Рабочий кабинет, который когда-то казался маленьким кусочком рая, дарованным узнику Африки самой Судьбой, теперь виделся серым и тусклым. Камерой виделся. Камерой смертника. Работа есть, но за нее никто не спрашивает, дали какую-то ерунду и даже срок не установили. Хочешь – пиши программу, хочешь – в потолок плюй. Внешние каналы отрубили, сказали – временно, мол, проверка из Цюриха идет. Знаю я ваши проверки. Не маленький.
Опасность!
«Хотел изувечить меня, но Флобер не разрешил…»
По-прежнему защищает? Не позволяет Ушенко сполна насладиться властью над умным ломщиком? Что хотел сказать надзиратель? Почему сказал? В чем смысл? Бессильная злоба или нечто другое? Какого хрена тебе нужно, господин офицер Ушенко?
«Хотел изувечить, но не разрешили».
Араб отправился в лазарет. Перестал выходить на работу. Лазарет в другом корпусе.
Чайка закурил сигарету – обычную, «травку» давно перестали приносить, – и улыбнулся, увидев, как дрожат пальцы.
Лазарет в другом корпусе. Араб перестал выходить на работу. Ушенко хотел избить меня, но Флобер не позволил. Флоберу нужно, чтобы я оставался на рабочем месте.
Потому что Флобер собирается прикрыть лавочку.
Вот и правильный ответ, мать твою, вот и гребаная разгадка.
Сказка о спецподразделении в Цюрихе оказалась сказкой. А может, и не сказкой – это ничего не меняет. Вряд ли те машинисты, которым дали второй шанс, писали π-вирус. Им повезло больше, их способности определяли с помощью других задач. А я влип.
