– В целом понятно. – Мертвый отключил коммуникатор.
– Хорошая речь, – сдержанно похвалил услышанное Щеглов.
Учитывая его обыкновенную невозмутимость, можно было сказать, что Мишенька выразил бурный восторг.
– Очень хорошая, – уточнил Кауфман. – Сорок Два растет на глазах. Ему нравится быть пророком.
– Мы в нем не ошиблись.
– Не могли ошибиться – он ведь сделал себя сам. – Мертвый помолчал. – К тому же тот, другой претендент вряд ли осилил бы то, что делает сейчас Сорок Два.
– Ему бы не понравилось быть пророком? – удивился Щеглов.
– Ему быстро наскучило бы быть пророком, – объяснил Кауфман. – Он не из того теста.
– Подвержен сомнениям?
– Слишком умен.
Щеглов с трудом подавил желание вновь заняться очками – не требующее особых усилий занятие помогало ему думать. Вместо этого поерзал на стуле, после чего слегка пожал плечами.
– То есть догадался бы, к чему идет?
– Не в этом дело, – улыбнулся Кауфман.
Ему нравились такие вот, неожиданно возникающие разговоры, а то и споры с Мишенькой. Много лет назад Мертвый разглядел в молодом Щеглове себя, приблизил, убедился, что не ошибся, и принялся терпеливо создавать то, что считал идеалом. Не идеального помощника, не «номер два», а самостоятельного, умеющего быть и жестким, и жестоким игрока.
– Любая Традиция в равной степени опирается на миссионеров и крестоносцев. На тех, кто несет Слово, и тех, кто несет Слово с помощью меча. Еще Традиции требуются легенды, требуются гении, либо сознательно посвятившие себя служению, либо сделавшие это под влиянием обстоятельств. Некоторые гении становятся мучениками, некоторые исчезают, что с ними происходит, не важно, потому что их задача – создать ореол, ауру, освятить Традицию своими деяниями. Гении должны играть роль и уходить, освобождая сцену Пророку. Ежедневный труд не для них, вот что я имел в виду, когда говорил о другом претенденте.
– Я понял, доктор Кауфман.
Еще одно откровение «от Мертвого». Мишенька впитывал их, как губка.
– Именно поэтому ты никогда не станешь гением, – ровно продолжил Мертвый. – Ты слишком умен, чтобы позволить себе уйти, сыграв одну-единственную, пусть и яркую роль. Ты никогда не станешь легендой, но ты будешь использовать легенды в своих целях… и во благо тех, кто в легенды верит.
– Спасибо, доктор Кауфман.
– Пророки и апостолы остаются в истории, но они ошибаются, думая, что они ее творят. – Мертвый повертел в руке золотую ручку. – Главная проблема при использовании гениев заключается в том, что их практически невозможно заставить что-то делать. Вариантов два: либо предоставить гению полную свободу, надеясь, что он исполнит просьбу…
– Либо поместить в нечеловеческие условия, – мягко продолжил Щеглов.
– Второй вариант не всегда возможен. Все зависит от личности.
– И наша задача – правильно в этой самой личности разобраться.
Оценить, изучить, наклеить ярлык и применить именно тем способом, для которого она предназначена. В этом случае ошибки исключены.
– Именно поэтому гения нельзя ставить во главе предприятия – на него трудно давить. Убежденный в своей правоте, он будет переть вперед до тех пор, пока не расшибется в лепешку. Не обращая внимания на советы и предупреждения.
– А пророки?
– Они строят храм, – тут же ответил Мертвый. – Таскают кирпичи. Подгоняют десятников. Они не могут не меняться, и в том числе – под чужим влиянием. Тут главное – угадать со словами. И со временем, когда эти слова произнести.
– Пророки слабы?
– Пророки – практики. Или становятся практиками, когда осознают, за какой груз взялись. Но, как бы они ни изменились, на первом месте у них всегда останется идея, а не ее реализация.
Услышь кто-нибудь их диалог – не поверил бы. И тем не менее факт оставался фактом: в главном кабинете «Пирамидома», на самой вершине черной московской пирамиды, два высших офицера СБА вели беседу о пророках и апостолах. И были необычайно ею увлечены.
– В какой-то момент все пророки начинают играть роль?
– Они всегда играют роль. Все всегда играют свою роль. Не отрицай сказанного: «Весь мир – театр». Вечно лишь Колесо, Мишенька, вечное Колесо постоянного обновления. От рождения к смерти. Цветок распускается на прахе, дает плод и гибнет, обращаясь в прах, уступая место новому. Так было и так будет.
– И никому не дано нарушить закон…
Щеглов не спрашивал, просто протянул крепко-накрепко вбитую догму. Но Мертвый ответил:
– Пробовали. И сам видишь, в каком дерьме оказались.
Лишенный привычного, а главное – необходимого механизма обновления, мир замер над пропастью – вот истина, в которую Кауфман верил безоговорочно. И вера его подтверждалась тем, что он видел вокруг. Мир балансировал, разбухая конфликтами – ведь те, кто стоит у черты, способны лишь кусаться, – и готовился сорваться в последний прыжок.
– А может, катастрофа была предопределена? Может, не разорви Урзак Колесо, мы никогда не построили бы Станцию?
– Нашли бы другой путь.
– Сослагательное наклонение, доктор Кауфман.
Разломанное Колесо тряхнуло мир, ввело в игру силы, которым был закрыт путь в середину Великого Древа. Силы, у которых не было другой цели, кроме восстановления порядка. Пусть не прежнего – сделанного не воротишь, – но порядка.
– Думаешь, мы все равно катились в тупик?
– Думаю, что Урзак, несмотря на огромное самомнение, был всего лишь орудием, – спокойно ответил Щеглов. – Им воспользовались, чтобы перезапустить все.
Чтобы поломался порядок, чтобы завершающийся цикл дарил не надежду, но смерть. Чтобы люди почувствовали запах тлена, опомнились, и… И чтобы появилась ремонтная бригада.
– Давай поговорим о твоей поездке, – предложил Мертвый.
Философские темы интересны, но о делах забывать не следует.
– Да, доктор Кауфман.
– Как Станция?
– Строится.
Позволить себе столь краткий ответ мог только Мишенька. Никто другой попросту не осмелился бы.
– Как Слоновски?
– Он молодец.
Кауфман спросил не «как дела у Слоновски?», а именно «как Слоновски»? Каким нашел Щеглов человека, которому доверен главный проект Мертвого?
– Грег абсолютно спокоен и держит ситуацию под полным контролем. Внутренняя безопасность функционирует, как часы. Все, что должно быть секретом, секретом и остается. Контрольно-ревизионное управление выявило несколько недочетов, его новый начальник прибудет на Станцию послезавтра.
– Как Прохоров?
– Лоялен.
