Бесило. Меня вообще легко вывести из себя, но по отношению к «своим» это не так часто проявлялось. А Нельсон, несмотря на все препятствия, был «свой». Что за препятствия? Да очень просто — я работал в охране, а Нельсон в поте лица трудился в суде. И получал он хрен знает во сколько раз больше, чем я. У него за спиной была поддержка мамы и папы, а у меня за спиной была только мама в деревне, пьющая так, что даже мне было трудновато иногда ее узнать. Нельсон всю жизнь был мажором, был, есть и останется им до самого последнего своего дня. У него всегда и все было расписано, и жизнь реально шла в свое удовольствие. Он даже в «фирму» вошел не потому, что хотел чего-то добиться, а потому что модно, потому что «глор».
[53]
Все, точка, «глор», и все.
И вместе с тем он был своим. Понимаете, это простая градация, будь ты хоть последним говном, если ты с моей стороны, все, я буду защищать тебя до последней капли крови, потому что это правильно и потому что так надо.
Но это ни фига не давало ему права лезть в мою жизнь, в мою душу, право осмеивать или подвергать обструкции мои убеждения. Да, он не сдриснул, когда была возможность, когда, может, и нужно было бы бежать. Но, мать вашу, передо мной вообще не стоял вопрос — оставаться с другом или нет. А он — черт, трудно удержаться от выражений — короче, он этим бравировал, представляете? Типа — «я же не свалил». Ну не свалил, и что?! Я вообще не сваливал никогда, потому что это тоже — правильно. Своих не бросают. Не отступают и не сдаются. Это ведь не просто слова, понимаете? Это смысл жизни, религия не хуже той, что исповедуете вы! Вот вы ходите в церковь там, свечки ставите, да замечательно, круто, респект вам за это! А я не бросаю своих. Такая у меня религия, и у меня, и у многих моих соратников. Не надо выводить в подвиг то, что должно быть естественным для всех. И не надо на этом строить какую-то систему превосходства надо мной.
— Да я не стыжу тебя, Бон, чего стыдить-то… понял я все. Снимаю вопросы.
Вот так. Так и надо, рот свой закрой, потому что ни хера ты не понимаешь. Нахватался модненьких слов, понятий, интеллектуального мусора. А мне плевать на то, кто сейчас тут главный, понятно? Здесь порядок есть, здесь есть те, кто за все отвечает. И эти главные — белые, ясно? Пусть они трещат по-немецки и требуют повиновения беспрекословного, это значит, что Вермахт одержал победу. Это значит, что не будет никогда киосков с шаурмой, не будет черномазых тварей в правительстве, в Думе, во власти, на базарах, вообще нигде не будет. И цыган, и евреев. Наркоты не будет, бухалова не будет, всеобщей мразоты, в которую превратились русские люди, всего этого просто не случится. Все то, о чем шла речь изначально, о воссоединении белой расы безо всяких различий, все это будет на моих глазах. И плохого я в этом не вижу, Нельсон. Вот не вижу, хоть тресни, потому что это реально хорошо. Это лучше, чем черные рынки, это лучше, чем постоянно воюющий Кавказ, это лучше, чем независимость Татарии и Башкирии. Это лучше чем та оккупация, в режиме которой я взрослел и рос и с которой я боролся. Просто лучше, и все. Точка.
Нельсон
Лежать, ну или там чего-то еще, как-то нежиться в постели, мне не хотелось. Наверное, нервное напряжение давало о себе знать. И еще эти ссоры постоянные с Боном… Вернее, как ссоры… Мы просто не разговаривали. Вчера после обеда, как перекинулись парой слов, так и закрыли рты. И вонь эта. Да-да, вчерашняя. Вчера Бону и мне выдали одеколон, которым обязали надушиться. Товарищ мой с радостью это сделал, ну а вот я поостерегся. И правильно поступил, ибо сей парфюм душил меня на протяжении всей вчерашней второй половины дня.
А чем мы занимались, знаете? Смешно сказать — переписывали всякую ерунду. Такой вот весь из себя крутой герр лейтенант и мы, два оболтуса с ним, особое внимание уделяли домашней скотине. Переписывали коров, кур, коз, свиней, баранов, разводили их по разным графам. В общем, учетом занимались. Не зря же зачислили в фуражную команду, в конце-то концов.
Ну да ладно. Отношения к делу это имело мало. По крайней мере, к моему нынешнему состоянию. Я перевернулся в постели, посмотрел на сопящего Бона и вдруг понял, что мне совершенно не хочется находиться с ним в одной комнате. Вот хоть режь меня, хоть что, до рвотного рефлекса не хотелось. Может, для него это и работа, кур переписывать, да урожай какой-то, а меня не вставляет. Вообще ничего не вставляет — ни место это, ни время.
С Боном все понятно. Этот мир будто специально был создан для него — триумф белой расы и всякая подобная ерунда, которой можно начитаться на любом фашистском ресурсе. Сопротивление оккупации, отряды самообороны — то, что уже вышло за грань подросткового фанатизма и вовсю отдавало уголовщиной и экстремизмом. Бон не ограничивался одним лишь «хулиганизмом», выездами и забивонами. Методично претворяя в жизнь идеи white power, мой собрат по несчастью мутил гораздо более серьезные темы, устраивая акции, заканчивающиеся физическим уничтожением «зверья». Подобные персонажи являются для кого-то иконами в «движе»,
[54]
кому-то внушают страх, но, так или иначе, они известны всем, кто имеет более-менее серьезное отношение к «фирме».
Бон действительно попал «домой». Идеально вписался в действительность. Я же то, что окружало меня, отторгал и не собирался мириться с тем, что происходит вокруг.
Я откинул одеяло и спустил ноги на укрытый ковром пол. Номерок у нас был так себе, не чета, конечно, нашему начальнику. И ковер попроще, и койки вместо кроватей. Хотя — к черту это все. Обстановку. И запах, конечно.
Одевался я как-то бесцельно. В смысле, не понимал толком, для чего. Желание было одно — свалить из комнаты со спящим Боном, и его, желание это, я вовсю реализовывал. Носки, брюки, рубашку, ремень, ботинки. Чуть ли не в мгновение ока надел и, чего уж там, пулей вылетел за дверь. Спустился на этаж и вышел на улицу.
Вообще это я потом стал хоть что-то соображать. А изначально, кроме как свалить из дома, у меня и желаний никаких не было. Прошел мимо поста, представленного двумя, что ли, «хиви»… я, если честно, не обратил внимания. Просто вышел за территорию охраны и бездумно побрел по улицам.
Я оглянулся на «сельсовет-сельскую-управу-и-фиг-знает-что-еще». На флаг этот, повисший на флагштоке, на двоих постовых у выставленных в ряд машин. Поглядел по сторонам, на совершенно безлюдные улицы, и решил. Принципиально так решил, не сформировав толком точное желание. Только пафосно произнес про себя: «Хорош. Больше так нельзя». И, самоутверждаясь, повторил то же самое вслух. Негромко.
Зашел я в первый попавшийся дом. Серьезно — первый попавшийся. Только стукнул ногой по забору, перед калиткой, удостоверившись, что во дворе нету «злой собаки». Затем, покачав калитку, с усилием открыл, попутно без малейшего раскаяния выдрав засов. Ну как засов, маленький такой запорчик.
