Ясное дело, половой счел их несерьезными клиентами, даже предупредил надменно: мол, в три часа стол освободить надобно, за этим столом с трех до шести кушать изволят сам господин Огородников.
Огорошив полового философской сентенцией о несущественности времени, они опрокинули первую стопку за благополучие будущих своих предков. Осетрина была неплохой, примирив с ужасной мерзостью Вселенной.
– На худой конец, можно задержаться в этом времени, – уныло произнес Гога. – Смотаемся на пару лет вперед, разведаем биржевые новости, результаты скачек – сможем играть беспроигрышно на ипподроме или на бирже.
За селянкой они пропустили еще по две стопки, но пришли к заключению, что для биржевой игры нужен хоть какой-то капитал, а золотой запас подходит к концу.
– У меня три золотых в кармане бренчат, – признался Рома.
– И у меня два. – Гога вздохнул. – Мы прямо как Буратино в Стране дураков: осталось последние пять империалов потратить и – на паперть.
– Ты хотел сказать – в восемнадцатый год, – фыркнул Рома. – А лучше в семнадцатый… Нечего морщиться. Мне тоже неохота в эту тифозную эпоху повышенной смертности. Но выбор у нас невелик.
Расторопные пацаны принесли второе. Ковыряясь в утке, Гога вполголоса прикидывал, как бы запатентовать какие-нибудь простенькие радиоприборы, которых в этом времени еще не знают. Увы, патенты стоили недешево, да и сами хронокорректоры весьма слабо разбирались в ламповой технике. Рома предполагал, что каждую радиолампу в конце XIX века выдували в стекольных мастерских по специальному заказу. К тому же, будучи астрофизиком по специальности, он знал электронику лишь теоретически. Попытки вспомнить на пьяную голову вольт-амперные характеристики диода и триода завершились катастрофически.
Злой на судьбу Рома предупредил, что не намерен доживать оставшиеся ему лет тридцать в этой примитивной эпохе. Обед они закончили в сильно расстроенных чувствах, усугубленных графином очень крепкой водки. Укрывшись зонтиками от очередного дождя, два посланца технотронных цивилизаций уныло брели по лужам.
– Хрен с ним, поехали в твою революцию, – вдруг заявил Георгий. – Надоело мне в этой дикости, даже унитазов приличных нет! Догуляем завтра последние деньги – и рванем назад в будущее.
Роману тоже не хотелось возвращаться в кровавый хаос Гражданской войны, и он сообразил, как отсрочить неизбежное.
– Можно сделать промежуточную остановку году этак в десятом, – осторожно предложил он. – У меня припрятаны монеты, отчеканенные в начале века, и около тысячи рублей банкнотами времени после Русско-японской войны.
– Хорошая мысль, – апатично согласился Гога.
Распространившийся по кровеносной системе алкоголь звал их на подвиги, но не лишил окончательно здравого смысла. В пустом из-за дождя сквере они спрятались под навесом беседки, чтобы пересчитать дензнаки близкого будущего. В кармане мамаевского пиджака нашлись пятидесятирублевки с портретом Екатерины Второй и сотенные купюры, украшенные одетым в рыцарские доспехи Петром Великим. Все деньги были выпущены в 1910 и 1912 годах.
Они переглянулись, обменявшись довольными пьяными улыбками. Затем не сговариваясь извлекли мультифункционалы и, посовещавшись, настроили хронодвижки на сентябрь 1912 года.
Приступ дурноты, наложившись на состояние глубокого опьянения, вывернул его наизнанку. Каким-то чудом Рома не запачкал пальто, но долго и самозабвенно избавлялся от недопереваренных деликатесов, перегнувшись через ограду беседки. За временем он, понятное дело, не следил и вообще стал обращать внимание на окружающий пейзаж очень не скоро, когда его в последний раз вырвало желчью.
Осень 1912 года, как видно, выдалась дождливая. С озаряемых электрическими сполохами небес обильно струились потоки двуокиси водорода, время дня не представлялось возможным определить по причине общей сумрачности. Хорошо хотя бы ливень принес сырую свежесть и разогнал публику, сделав сквер безлюдным. Роман делал глубокие вдохи-выдохи, постепенно вернув организм в более-менее пристойное состояние. Оклемавшись, он вдруг понял, что находится в беседке один, а Георгий куда-то подевался.
Причина отсутствия второго хронокорректора стала понятна спустя несколько минут, когда Гога возник посреди беседки, весь позеленевший от поднимавшихся по пищеводу рвотных масс. Блевал он долго и мучительно, Роман отвернулся и только слышал жуткие звуки, сопровождавшие переход во времени. Потом они присели на скамеечку, чтобы подышать озонированным воздухом и выкурить прихваченные из прошлого папиросы «Победа».
– Круто получилось, – прокомментировал Рома, придерживая дрожащими пальцами мягкую папиросную гильзу. – Меня так выдрало в семьдесят восьмом, когда попали в шторм на каспийском пароме.
– Не напоминай, – жалобно потребовал Гога, затягиваясь. – Кажется, мы поступили неблагоразумно.
Брызги дождя, свежий ветерок и вывернутые желудки совместными усилиями привели обоих в чувство, и частично протрезвевшие хронокорректоры составили длинный перечень совершенных ошибок. В частности, они бросили в прошлом свое снаряжение, часть одежды, книги, даже оружие и патроны. На случай разных неожиданностей у них оставался лишь браунинг Романа с единственной обоймой.
– Плохо мне, – оборвал самобичевание Роман. – Чаю бы крепкого. И сухарей.
– Может, пивка холодного?
– Пиво помогает, когда похмелье, а у нас отравление.
– Тогда рассол!
Обрадованные найденным решением, они развернули зонты и, не обращая внимания на дождь, ринулись вон из сквера. В поисках подходящего заведения хронокорректоры подметили, как изменилась Москва: на улицах выросли новые дома, на смену конкам, омнибусам и линейкам пришел трамвай, по мостовым катались автомобили.
В трактире на Мясницкой понятливый молодец принес кувшин целебного напитка. Напившись огуречной амброзии, они вяло поинтересовались, нельзя ли поужинать чем-нибудь постным. Изменившись лицом, половой весело сказал:
– Крепко же вы загуляли, вашсиясь, время-то еще даже не обеденное… Может, ушицы или борща грибного?
Посовещавшись, они выбрали уху, а на второе – отварную картошку с кислой капустой. Половой кивнул и заверил, чтобы не изволили беспокоиться. Похоже, обслуга привыкла приводить в чувство перепившую публику.
– Вечером к Оливье сходим, – предложил Рома.
– Вечером будем на торчке сидеть, – буркнул Гога. – Такое состояние нам еще аукнется.
По залу ходил одноногий мужик в поношенной солдатской форме. Он играл на гармошке «На сопках Маньчжурии», а чумазая девчонка жалостно просила помочь кто чем может. Нашарив в кармане мелочь, Роман вложил монеты в маленькую ладошку и сочувственно полюбопытствовал:
– Где ранен, солдат?
– В сражении Мукденском, вашскродь, – ответил инвалид. – В деле при Вафангоу пулей навылет прострелило, да оклемался. А потом через год обратно не уберег меня Господь, гранатой желтопузой ногу до колена оторвало.
