— Вы все правильно говорите: нам некуда возвращаться!
И Петруха вдруг понял, что в этом признании прозвучало больше силы, чем в лживом обещании вернуть все как было.
И все остальные, все услышавшие его слова поняли.
И притихли, погасив нарастающее возмущение. И лишь подросток, который неожиданно стал гласом народа, продолжил:
— Так что же дальше будет?
А хрен его знает!
Всего на Колыме развернули десять фильтрационных лагерей. Каждый разбит на пять секторов по двадцать тысяч человек. Больными и ранеными занимались мобилизованные с корпоративных территорий врачи и медицинский департамент СБА. Кормежка трехразовая, синтетика, конечно, зато качественная, и порции большие. Желающим предлагалась работа на Колыме и… в новой промышленной зоне «Науком». Вербовщики сновали среди палаток, как муравьи: заводили разговоры, определяли квалификацию, предлагали контракты. Многие соглашались: «Науком» — это серьезно, а гарантии безопасности СБА — еще серьезнее. Ведь переселяться предлагалось не в абстрактный город, а в корпоративную зону, которую безы будут стеречь как зеницу ока — московские беспорядки это показали.
Всё происходящее Бобры осмыслили в течение первых двух суток. Походили, посмотрели, послушали вербовщиков, забросили пару удочек на предмет перспектив, и… И неожиданно поняли, что воспринимаются болотниками не в качестве заурядных беженцев, а как своеобразные маяки. Как центры силы. Офицеры СБА, конечно, мощь и власть, но власть отдаленная, к повседневной жизни касательство имеющая поверхностное. А уж власть Кауфмана — и вовсе нечто божественное, почти непостижимое. Бобры же — свои. На одном языке говорящие, одними понятиями оперирующие и через то же дерьмо прошедшие. И рядом они, Бобры, вон, у соседней палатки курят да о чем-то переговариваются.
К братьям потянулись за советом и помощью: стоит ли принимать предложение вербовщиков? Не слишком ли малую зарплату обещают? Не замолвите ли словечко, чтобы палатку побольше выделили: у нас ведь шестеро детей. А вон там какие-то ловкачи в наперстки на последнее играть предлагают, объясните им, что не время сейчас…
И Тимоха, неожиданно для братьев, втянулся. Велел Николаю Николаевичу прикинуть выгодность предложений вербовщиков и прочитать контракты на предмет мухлежа. Петруху с Митрохой отправил поговорить с наперсточниками, а если разговоры не подействуют — переломать ноги. Сам двинул к куратору сектора по поводу палаток и нормального обеспечения водой. Заодно договорился насчет двух дополнительных медицинских блоков — пусть и временных, зато сейчас необходимых.
Вечером же, на семейном, так сказать, совете, объяснил братьям, что надо бы дней несколько с народом побыть: от них не убудет, все равно пока непонятно, что дальше, а доброе дело зачтется. Николай Николаевич старшего Бобры поддержал, вот и остались.
И хрен его знает, что будет дальше.
Но ведь так не ответишь. Потому Митроха насупился, помолчал, подбирая слова, и громко произнес:
— Я точно знаю, что навсегда мы на Колыме не останемся. На подачки Мертвого долго не протянешь. У человека должен быть дом.
— Подачки Мертвого позволяют жить!
— Существовать! — резко бросил Петруха. — На жизнь зарабатывают сами!
— У нас нет работы!
— У меня был магазин!
— А я был сантехником!
— Наши дома разрушены!
— Обалдеть, какая новость, твою мать! — перекрыл гомон Митроха. — Если тебе интересно, то мой тоже.
— Но вы можете уехать!
О «золотом» вагоне, стоявшем сейчас в одном из тупичков Шарика, никто из толпы не знал, но все болотники прекрасно понимали, что средства у Бобры есть. И на эти самые средства братья могли совершить комфортное путешествие подальше от Анклава, а не жрать синтетическую дрянь в палаточном лагере.
— Вы можете свалить отсюда в любой момент!
— Тогда почему же мы до сих пор здесь?! — рявкнул Петруха.
И вновь наступила тишина. И вновь тот самый подросток рискнул задать мучивший всех вопрос матерым бандитам:
— Почему вы до сих пор с нами?
И услышал неожиданно спокойное и ожидаемо искреннее:
— Да потому, мать вашу, что мы по жизни с вами…
— И они вас слушают?
— На Болоте других поводырей отродясь не водилось, — хмыкнул Проскурин.
— Вас не устраивает? — окрысился Тимоха.
Получилось, учитывая размеры и гулкий голос старшего Бобры, весьма агрессивно.
— Мой друг просто высказал мнение, — ровно ответил Сабитов. — Имеет право.
Офицеров, прибывших в фильтрационный лагерь с верхних этажей «Пирамидома», было двое: Сабитов и Проскурин. Официально они осуществляли стандартную проверку содержания беженцев, выявляя недочеты в спасательной операции СБА, однако Бобры не вчера родились и поняли, что целью визита были именно они, установившие в своем лагере некое подобие централизованной власти.
— Странно, что люди выбрали своими вожаками именно вас, — продолжил Проскурин.
— Другие не потянули.
— А вы?
— Мы хотели отказаться.
— Что же вас остановило?
— Признаться, я тоже был удивлен, — прежним, спокойным тоном поддержал напарника Сабитов. — Я предполагал, что люди вашего круга на Колыме не задержатся.
Николай Николаевич сохранял на лице бесстрастное выражение, однако в душе едва не кричал от радости: все получалось именно так, как рассчитали они с Тимохой. Именно так!
Петруха с Митрохой идею сначала не поняли, предложили сматываться из лагеря на фиг, благо, деньги есть. Но… куда сматываться-то? В московские корпоративные зоны? А где гарантия, что их не тряханет? В другой Анклав? Назовите спокойный. В какое-нибудь государство? Отчалить на кокосовый остров? Два последних варианта интересны, но что делать, если аборигены заинтересуются богатыми беженцами? Сейчас, когда закон летит к чертям, а планету медленно окутывает хаос, найти по-настоящему безопасный уголок чертовски сложно. Богатые беженцы, без силы и положения, а лишь с золотом в карманах — лакомая добыча для тех, кто сидит на своей земле. И к партнерам по криминальному бизнесу не обратишься — эти-то волчары прямо при встрече грохнут, ждать не станут.
Нет, от идеи лечь на дно Бобры не отказались, Николай Николаевич просчитывал варианты и обо всех толковых немедленно докладывал, но уезжать с Колымы пока не советовал. Потому что тут, в лагере, братья представляли не только себя. Потому что теперь за ними стояли тысячи людей, а это, что ни говори, — сила. Мертвый ведь не собирается вечно кормить беженцев, он должен их пристраивать и наверняка порадуется, если кто-то возьмет на себя часть головной боли.
