Уный с красивым именем дернулся, как от хорошей затрещины, задохнулся от ярости, от несправедливого оскорбления, но смолчал. Этот мальчишка заслуживал уважения. В его годы и в его положении очень немногие смогли бы держаться так. Но я не стал извиняться. Мне нужен был именно оскорбленный в самых своих святых чувствах Воислав. Чтобы не ждать удара в спину.
– Я сказал все, Ферзь, а ты меня слышал, – уный развернулся и ушел от моего костра.
– Слышал-слышал. Теперь буду ждать, пока время не придет, – в спину ему ответил я, но парень снова смолчал. Сильный человек растет. Только смысла жалеть ни его, ни о сделанном я не вижу.
Я подождал еще немного, но больше никто не пришел, и я спокойно завалился спать. А чего дергаться? Убежать мне не дадут, да и некуда, не думаю, что Ратьша врал про опасные места вокруг. И убить меня ночью втихую не дадут – те же, кто меня сторожит. Пока князь не решит, что Ферзю живым не бывать, никому другому меня убивать не позволено. А если князь решит, что зажился я на свете, то мне так и так живым не бывать. Все очень просто. Так что смысла дергаться не было ни малейшего, и я, ощущая сильную усталость, упаковал меч в чехол, положив под руку, а потом быстро уснул под треск моего маленького костерка.
Глава V
Как уснул, так и проснулся – быстро, внезапно, словно бы рывком. Сон отлетел прочь сразу, что со мной бывает очень редко, я тяжело просыпаюсь. Поняв, что уснуть мне больше не получится, и, убедившись, осмотревшись, что никакая опасность мне не угрожает, я сел на своей еловой постели и прикурил от угасающего костерка, куда подкинул несколько сучьев – просто для оживления картины, холодно мне не было.
Все шло почти как всегда. Немела левая рука – мелочь, верно? Но не для левши, который зарабатывал себе на хлеб, мясо и крышу над головой мечом. Что в оставленном мной времени, что и в этом, – я надеялся, что Ярослав не придет утром к заключению, что меня недурно было бы удавить – во избежание. Оно бы и верно – виры с меня не взять, нет у меня местных денег, а с родней уных придется объясняться.
Немела левая рука, мне все казалось, что пальцы стали намного слабее, чем были раньше, я непроизвольно сжимал и разжимал кулак и усмехался собственным глупым попыткам обмануть самого же себя. Дело было в позвоночнике, некогда поврежденном одним ушлым бойцом, которому я в ответ сломал крестец, а добивать не стал. Много лет позвоночник таился, а потом заговорил, и спасибо, что не в полный голос.
На каждую затяжку легкое отвечало легкой ноющей болью, вздохнуть полной грудью тоже удавалось не каждый раз. Ну хорошо, сегодня мне хватило дыхания на кураже, а дальше что? Рассудок говорил, что надо все же попробовать бросить курить, да сам же с собой и дебатировал, говоря, что сигареты следует беречь, табаку тут еще долго не будет! Под конец я утешил себя мыслью, что, как кончится мой запас, так и брошу. До этого было еще далеко, у меня, как у дурака из поговорки, табаку было с собой чуть ли не полмешка.
Стало даже интересно: не почувствую ли я облегчения? А что делать с хребтом? Мануальной терапии тут нет – значит, все как обычно: самолечение, растягивание, цепочки разнообразных движений, разминающих хребет, жесткая постель. Некий аскетизм поневоле.
А что делать со всем этим в совокупности? Подыхать – это просто, но пока не хочется. Вернее, расхотелось. Я понял, что подняло меня. Мысль, варившаяся в подсознании, наконец, сформировалась и потребовала слова. Мне расхотелось подыхать, хотя мне казалось, что с мыслью о ранней смерти я уже смирился. В том мире мне было скучно. Мертво мне там было. Мне не к чему было идти, не к чему возвращаться. Старик-японец, который мне вспоминался и снился, давно умер. Про это вспоминать не хотелось, и я заставил себя переключиться на насущный поразительный факт – мне остро, голодно даже как-то захотелось жить. Внутренний подъем и желание выжить чуть не толкнули меня на лихой, но глупый поступок – высыпать все сигареты в костер и начать все с чистого листа. Мысль, возможно, была и неплоха, но сначала требовалось узнать, не проснулся ли сейчас Ярослав с мыслью, что моя жизнь, пожалуй, затянулась? Ваша судьба тоже щедра на такие вот милые нескладушки? Нет? Чаще молитесь, если верите, и никогда никому не хвастайтесь этим. Никому, даже самым близким людям. Где связь между Ярославом и мешком табаку, я не стал допытываться, но сигареты не выкинул. Успеется с этим. Важно другое – мне снова хотелось жить. Хотелось по-настоящему, сильно, жадно, как когда-то, сотни лет тому назад, а не так, как последний год – обиженно и неуверенно.
Тут, наконец, случилось то, что и должно было случиться: до меня дошло, наконец, где я оказался. Ничего удивительного, раньше было просто некогда об этом думать, сначала меня пленили, потом силились убить, потом разговоры разговаривали – в общем, времени не было совсем.
А теперь оно появилось, и осознание рухнуло на меня, как дуб-столеток. Ни паники, ни сомнений у меня не было – все органы чувств говорили мне, что все вокруг самое, что ни на есть, настоящее. Мой мастер, к счастью, очень давно научил меня спокойно принимать то, что не в силах изменить, но только тогда, когда действительно не в силах. Принцип буддистского недеяния ни им, ни мной не практиковался – профессия не располагала. Но, тем не менее, кое-что было почерпнуто в нужной пропорции. Так что сейчас это оказалось более чем кстати. Я вытащил сигарету и закурил. Сова сделала доброе дело. Всю жизнь мне казалось, что я родился по странной прихоти того, кто этим заведует, лет на тысячу позже, чем должен был. Но теперь тот, кто вначале ошибся, исправил ситуацию руками (лапами? крыльями?) Совы. Теперь я был на своем месте. Я был уверен в этом, причем уверен нерушимо. Даже если меня завтра убьют, я буду знать, что и на земле порой побеждает справедливость – надо только уметь ждать.
Сигарета в который раз выступила в роли спасательного круга. Для меня это не просто привычка, это порой единственное, или, скорее, самое сильное, доказательство реальности что окружающего, что меня самого. Понятно, что это я сам себе придумал, но, в конце концов, правда всегда только то, во что ты сам веришь. Я глубоко и спокойно затягивался, не слушая жалоб несчастных легких.
…Мир, где не все еще прогнило сверху донизу, мир, где есть место мастеру меча, мир, где ты легко можешь отделаться от услуг государства, причем на самом деле, а не тужась абстрагироваться и внушить себе, что ты свободен от аппарата. Ага. Как коматозник может быть свободен от аппарата искусственной вентиляции легких – может, в принципе, но очень недолго.
В этом мире, как мне всегда думалось, еще осталось место и преданности своему сюзерену, и любви к своей земле, вере и надежде. До мира, откуда я пришел, мира, который сам себя постоянно старался оскопить, оставалась почти тысяча лет. Я попал домой?
Эта мысль была уже слишком крамольной, и я отогнал ее. Такого не бывает. Быть не может. Не было. И не будет.
Мир, где осталось место анахронизму вроде меня. Я верю в немногое, но в это я всегда хотел верить, хотел надеяться на такой мир, пусть даже втайне от самого себя, чтобы самому же и не сглазить. Так что Сова оказала мне большую услугу.
