Мне снились дремучие леса и бескрайние степи. А под утро снова приснился океан.
К чему бы, а?
Глава XVIII
Перед рассветом привиделась мне моя Сова, которая сурово посмотрела мне в глаза и голосом Деда молвила: «Вставать пора!» Я сел на лавке, не дожидаясь ковша воды, которым Дед обычно способствовал моему скорейшему пробуждению. Дед и впрямь был рядом. А за окном только-только занимался рассвет.
– Дед, ты что, озверел, что ли? – простенал я. – Заря на дворе!
– Тебе, если не путаю, утром велено быть на княжьем дворе. Как умоешься и поешь, да и выедешь, так аккурат к сроку и приедешь, – неумолимо сказал нежить. Да, с другой стороны, часов еще нет, будильника тем более, лучше приехать пораньше, чем опоздать.
Я умылся, попил кипятка с травками, завтракать не стал. Домовой проверял, все ли я взял, что необходимо. Аккуратно положил мне в мешок золотой обруч, снятый с себя Ярославом. Я отметил это – видимо, Дед это делал неспроста. Мало ли пригодится…
– Ладно, Дед, давай прощаться. Присядем, что ли, на дорожку, – я сел на лавку, нежить рядом, а Граф у ног.
– За псенышем следи, старинушка, – еще раз напомнил я.
– Не забыл со вчерашнего, – проворчал домовой, я засмеялся и встал.
– До скорого, Дед! – Я помахал нежитю рукой.
– Скатертью дорога, – отвечал нежить.
Затем мы обменялись поклонами, и я прошел к конюшне. Лошади мои, начищенные и расчесанные, уже оседланные, ждали меня у ворот. Я вскочил на Харлея, Хонду повел в поводу. Не спешиваясь, захлопнул за собой калитку и поскакал к княжьему терему.
Утро, можно сказать, еще не начиналось. Еще боролась предрассветная тьма с розовыми полосами, сулившими скорый подъем солнца, когда я рысью подскакал к воротам терема. Я боялся, что они будут пошло и банально закрыты, также не был уверен, что не опоздал, откуда мне знать, что у них соответствует утру? В той жизни моему утру соответствовало два часа дня! Нет, решительно, многое изменилось с момента моей героической переправы. Я почти не кашлял, к примеру, повадился вставать ни свет ни заря, точнее, Дед повадился меня будить ни свет ни заря, стал курить намного меньше, трех-четырех сигарет в день хватало за глаза, а кроме того, грудь моя почти что не давала о себе знать. Ну как – «почти что», я мог сделать глубокий вдох, и не каждая затяжка сопровождалась уколом в легкое. А сон на широкой деревянной и весьма твердой лавке здорово уменьшил нытье в хребте. Может, мне еще удастся пожить немного в том времени, о котором я всегда мечтал? В конце концов, мне сильно повезло с моей транспортировкой. Если повезет и если в планы князя не входило оставить меня в заложниках у князя Владимира, то я вернусь домой – ибо это место, «черная изба», отныне было моим домом, – увижу свою нежить и свою собаку и смогу, наконец, заняться тем, чем втайне от себя всегда мечтал заниматься. Стану, сидя на небольшом возвышении (само собой, надув щеки и сузив глаза), внимательно смотреть за из кожи вон лезущими учениками. Да! Еще и баб, наконец, можно будет купить. Или в Киеве купить? Там, мне кажется, возможностей будет побольше – столица, как-никак. Правда, дело может обернуться так, что будет не до баб. Вообще, меня заботил, как истинного самурая с сигаретой в зубах, простой вопрос: если Владимир решит, что из кожи посольства выйдут недурные ремни, мне горделиво сваливать или же робко принять свою участь? Кто тут кто? Ярослав мой личный дайме, а Владимир или сегун, или император. Вопрос ясен. Я никуда не побегу. Ибо.
С этими приятными мыслями я въехал на двор и встал напротив крыльца, сидя на седле и скрестив по-татарски ноги. Меч мой, затянутый в кожаный чехол, висел на спине, а сумка с некоторым добром была приторочена к седлу Хонды. Эх, княже, нам ли быть в печали! У твоего наставника с деревянным мечом еще и бо-сюрикенов рассовано под курткой с невиданными тут карманами. Почему я про них вспомнил? Во дворе же начинали скапливаться люди. Дружинники, матерые, опытные, – мы обменивались кивками, спокойно и без любопытства. Никаких уных. Обозные холопы мельтешили у телег, заканчивая сборы, как я понял, ждали Ратьшу и, как я думаю, князя, который не исключено что выйдет сказать нам последнее «прости».
Тут во двор въехал на огромном жеребце Ратьша. Вопреки моим ожиданиям, за ним не следовал караван слуг. С ним ехал тихий, неприметный мужичок, в серой какой-то хламиде с капюшоном. Лица его было не видно. Ратьша громко приветствовал нас, мы ответили дружным «Здрав будь, Ратьша!», после чего наш предводитель скрылся за парадной дверью.
Обратно он вышел не один, но, как я и ожидал, Хромой тоже не спал в этот час и вышел проститься с людьми, которых, может статься, не увидит больше никогда.
– По здорову ли, ратнички? – весело начал Ярослав.
– И ты здрав будь, княже! – отвечали ратнички и я грешный.
– Кланяйтесь от меня в Киеве моему батюшке. И назад ворочайтесь поскорее, скоро вы мне тут понадобитесь! – все так же весело продолжал Ярослав и закончил напутственную речь кратким: – Езжайте с Богом!
Дружина поклонилась, не сходя с лошадей, Ратьша запрыгнул на своего коня и занял место в голове поезда. За ним окольчуженной змеей тронулись и мы. Замыкали колонну телеги, рядом с которыми по-честному шли холопы. Шли пешком, чтобы не утруждать зря лошадей.
А ко мне привязалась детская песенка, которую я и мурлыкал, проезжая Ростовом: «Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота, // чижика, собаку, Петьку-забияку, // обезьяну, попугая – вот компания какая!» Пел я ее, разумеется, не в полный голос, понимая, что такое песнопение переполошит всех дружинников из-за некоторых неизвестных слов. Доказывай потом, что не порчу наводил! Да и компания у меня, надо сказать, была не особо чтобы веселая – дружинники помалкивали, ехал я среди них, сообразив, что не стоит стараться протолкаться к Ратьше, и за все время до полудня никто и слова не проронил. Да, этим ребятам можно было смело доверить любую тайну. Но, что скорее всего, они догадывались, что эта поездочка может дорого нам всем обойтись и далеко не обязательно, что мы вернемся в Ростов или хотя бы вернемся все. А скорее всего, не просто догадывались, а знали. В конце концов, Ярослав со своего совета страшной клятвы не брал, так что его задумка прокатить папашу вполне могла уже разойтись по умам. Я старался вспомнить по прочитанным книгам судьбу нашего посольства, но ничего на ум не шло. Почему-то зато вспоминался посол Курбского, который читал письмо своего хозяина Ивану Грозному, а тот внимал, воткнув ему в ногу конец посоха, на который и опирался в задумчивости, хмуря брови и не пропуская ни единого слова. Потом вспомнилась мне картина, где тот же Иван Грозный организовывает досрочные похороны своего сына, а потом вспомнился отменный один мультфильм, и я тоскливо запел: «Я без мамочки и без папочки // в путь отправилась из Москвы. // Нет бесстрашнее Красной Шапочки // и наивнее нет, увы…» Эта песня подходила мне, на мой взгляд, как нельзя лучше. Тем часом кавалькада наша въехала в дремучий лес, и я петь перестал, не дожидаясь, чтобы кто-то поумнее заткнул мне рот. Но дружинники вели себя спокойно. В конце концов, сейчас тут ехал не князь с охоты, которая могла бы стать для него последней, кабы не инфернальный герой всея Руси Ферзь, а теплая компания морд на двести одной дружины, да еще и куча обозников. Себе дороже засады на такую публику устраивать. И я снова негромко затянул песню.
