Ненормальный я человек, рассуждал он, болтаясь по пустой квартире. Мария рядом, я порой сильно раздражаюсь, чувствую себя стесненно, нет ее, тоскую, словно пацан без мамы. На Западе чуть не каждый имеет психоаналитика.
Во-первых, моей зарплаты на него не хватит, во-вторых, я не люблю, да и не умею исповедоваться… Он выпил чашку кофе, надел свежую рубашку, повязал новый галстук, опять же подарок Марии, облачился в отличный костюм, взглянул на себя в зеркало, поморщился. Вот за это тебя и не любят, подвел он черту и переключился на размышления о работе. Тут зазвонил телефон.
– Слушаю вас внимательно, – привычно произнес Гуров и недовольно поморщился. Нормально ответить по телефону не могу, все выпендриваюсь.
– Привет, командир, – услышал он ленивый голос Тулина. – Поздравь, классную девчонку подцепил, ночевал у нее. Познакомился с душевными ребятами. Современные дружные мальчики, а Толик Агеев еще и умен. Пригрели, обласкали, спрашивается, зачем ты мне нужен?
– Только головная боль, – поддержал Гуров. – Девчонку поцелуй за меня в попку. Обожаю красивых душистых девочек в попку целовать. Я ушел на службу. Ты звони. – Он положил трубку. Силен Георгий, людям нравится, себя умеет подать, цены такому помощнику нет, рассуждал сыщик, надевая плащ и выходя к машине.
Прежде чем идти по Калашному переулку к посольству, напротив которого он парковал свой «Пежо», Гуров закурил сигарету, словно кого-то поджидая.
Лишь убедившись, что пока он никого не интересует, прошел к машине, осмотрел внимательно, ощупал специальным устройством.
– Доброе утро, Лев Иванович, – сказал постовой, дежуривший у ворот посольства. – Мы не имеем привычки дремать на службе.
– Доброе утро, – ответил Гуров. – Я в вас не сомневаюсь, срабатывает природная трусость и дурные привычки. Счастливо. – Он сел за руль и покатил в министерство.
Как ни рано пришел в кабинет Гуров, здесь уже находились и Станислав, и старые сыщики Нестеренко и Котов, которых он привлекал к работе время от времени уже не первый год. Валентин Нестеренко и Григорий Котов были уволены на пенсию, четверть века отработал и гуляй, а то слишком умный. Таких в России с семнадцатого года не любят, было время, и сажали либо отстреливали, теперь выталкивают на пенсию. Они служили в коммерческих структурах охранниками, но мучились от скуки и по первому зову являлись, уверенные: Лев Иванович что угодно заставит делать, но скучать не даст. Такие внешне различные, по привычкам и манере разные люди в жизни попадаются редко, они чаще встречаются на экранах – в комедиях, в которые режиссер подбирает актеров по принципу их противоположности.
Нестеренко – типичный русак, худой, высокий, жилистый, несколько прямолинейный, упрямый, настойчивый.
Если он взял след, то его можно только убить, сбить со следа, стряхнуть Валентина невозможно.
Котов – типичный еврей, невысокий, кривоногий, с унылым длинным носом, извечной грустью в карих глазах, всегда сомневающийся, внешне рассеянный и задумчивый. По одному делу Грише пришлось разрабатывать буфетчицу из Шереметьево-2, не желавшую давать свидетельских показаний. Котов ходил за женщиной от зари до глубокой ночи, носил за ней сумки из магазина, в дни ее работы сидел в буфете всю смену, пил кока-колу и кофе декалитрами, довел несчастную до того, что она стала приглашать его в дом, кормить. История кончилась тривиально – они поженились, родили сына и жили счастливо.
Нестеренко изображал антисемита, Котов обзывал напарника недобитым нацистом, при этом они прекрасно работали в паре и были друзьями.
Гуров поздоровался, занял свое место за столом, спросил:
– Ребята, вы в курсе задания?
– В общих чертах, – ответил Нестеренко. – Оно мне не кажется сладким, хуже того, я считаю решение подобной проблемы нашими силами нереальным. Нужна кропотливая работа в отделениях, райуправлениях.
– Ты опытный, трезво мыслящий опер, Валентин, – сказал Гуров, взглянул на Котова. – Гриша, что молчишь?
– Сказать нечего. – Котов достал платок, высморкался. – Вы, Лев Иванович, не держите нас за мальчиков. Валя славянин, открытая душа, говорит, что думает. Вы, господин полковник, все решили, прикинули, командуйте. Наше дело – выполнять, под нож и пули не подставляться.
– Ну до чего хитрый, сил нет. И комплимент старшему выдал, и на вопрос не ответил, – возмутился Нестеренко. – Я глупый славянин, а он хитрый еврей.
– В Нюрнберге вам исчерпывающе ответили, – заметил Котов.
– Кое-какие соображения у меня действительно имеются. Они не в ладах с нравственностью и моей совестью, но об этом позже, – сказал Гуров. – Под одну группу отморозков я человека подвел, но таких групп в Москве много.
Ваша задача определить их дислокацию, получить установочные данные на главарей. Уверен, вы будете работать не ногами, а головой. Все необходимые данные имеются в компьютерах райуправлений, возможно, и в одном месте – в Управлении по борьбе с организованной преступностью. Гонористым ментам объясните, что выполняете приказ первого зама Шубина, давайте телефон генерала Орлова.
– Извини, Лев Иванович, – сказал молчавший до этого Станислав. – Тебе, безусловно, известно, что ни потерпевшие, ни свидетели показаний на данную публику не дают. И как бы ты с нравственностью и своей совестью ни обращался, положение не изменится.
– Мне известно, – Гуров кивнул оперативникам. – Выполняйте.
– К вечеру доложим, – ответил Нестеренко и вышел из кабинета следом за Котовым.
– Очень верно написали Стругацкие – «трудно быть Богом»? – спросил Станислав.
– Не знаю, не пробовал, – ответил Гуров, раскладывая на столе документы. – Давай попытаемся не трепаться и немного поработаем.
Толик Агеев, хорошо одетый, с выправкой гвардейца, с лукавой усмешкой на лице, вышел из подъезда своего дома, закурил и мгновенно преобразился.
Фигура его обмякла, движения стали расхлябанными, походка то ли моряка, то ли пьяницы, улыбка исчезла. Толик сплюнул сквозь зубы на стену дома и потащился по улице, загребая вихляющими ногами по лужам. Вскоре к нему присоединилась одна фигура, вторая, когда группа вышла на парковую аллею, их было уже человек двадцать. Они не разговаривали, не смеялись, двигались молча, неся перед собой волчью злобу и опасность. Они еще никого не тронули, а парк мгновенно опустел, замаячил милицейский патруль и тут же растворился в сумерках.
– Присядем, – обронил Толик.
– Скамью разверните! – приказал Командир.
Тут же массивную скамью перенесли с одной стороны аллеи, поставили напротив другой, образовав «купе», расселись. Два парня вынули из сумок бутылки. Толику и Командиру вручили стаканчики, сами пили из бутылок. Выпив стаканчик виски и закусив, Толик сказал:
– Кто пить не умеет, пусть воздержится. Кстати, позорного в отказе ничего нет, я сам практически не употребляю. Хочу посоветоваться.
