А на ужин ко мне заявился Гоша, причем тоже с сомнениями на грамматические темы.
– Я, конечно, понимаю,– сообщил он,– что чем проще предмет, тем быстрее его выучат. Но вот лучше ли? И кроме того, защитники существующей орфографии правы: в рамках новых правил многие шедевры русской словесности теряют что-то неуловимое…
Я привстал и посмотрел, как Гоша сидит на стуле.
– Что-то не так? – не понял он, тоже оглядываясь.
– Слушай, а может, тебе лучше в кресло пересесть, оно пониже и с подлокотниками? Прямо с кофием. Не хочешь? Ну, тогда держись покрепче, что ли,– я тебе сейчас дифирамбы петь буду. Итак, ты на редкость широкообразованная личность. Хорошо разбираешься в технике, знаешь три иностранных языка, это кроме безукоризненного владения русским письменным и устным, да еще и латынь с греческим. Изучал прорву гуманитарных дисциплин, половины которых я и названия-то не могу написать без ошибок! Прочитал массу книг, как со старой орфографией, так и с новой. Кроме того, у тебя от природы мозги хорошо работают, а последнее время из-за усиленной нагрузки на них иногда и вовсе замечательно. И вот ответь мне, пожалуйста, на такой вопрос: много ли в Российской империи людей, которым я смогу, не кривя душой, сказать то же самое?
– Ну, это ты передергиваешь,– возразил его величество,– у большинства населения просто нет возможностей получить такое образование.
– Ладно, к этому мы еще вернемся, а пока сузим поле отбора до великих князей. Вот уж у них возможностей было поболее, чем у тебя, несколько лет просидевшего в кавказской глубинке. Ну и про кого ты мне расскажешь?
Гоша молчал, потому как все эти люди уже многократно были обсуждаемы именно на предмет поиска хоть каких-то достоинств.
– Так вот,– продолжил я,– люди рождаются разными. Одни могут до конца жизни учиться, то есть, наверное, и у них есть предел усвоения знаний, но с существующими методами подачи информации до него просто не удается дойти. Но их мало, вот в чем беда… Другие за всю жизнь хорошо если способны усвоить курс начальной школы. Их, к счастью, тоже не так уж много. А большинство – гимназический курс, пожалуй, оно и осилит. Но подача сведений сверх этого приведет к тому, что они забудут что-нибудь из ранее выученного, да еще и получат отвращение к учебе вообще. Вот тебе яркий пример – дядя Алексей. Учили его древнегреческому, и что? Как он его раньше не знал, так и сейчас не знает, но зато и то немногое, что у него осталось в голове после уроков математики, тоже куда-то испарилось. Или Полозова возьми – уже почти год, бедняга, с персональным учителем немецким мается. И что? Знает его как бы не хуже, чем я, который этот язык не учил вовсе. Зато летает как! Нам с тобой хоть удавись, все равно так не получится. Ну и чистая экономика – ведь денег у нас элементарно не хватит учить всех всему и наилучшим образом! И ни у кого не хватит, кстати. Так что никуда не денешься, это вынужденная мера. И потом, мы же старую орфографию вовсе не собираемся запрещать. Факультативные курсы, в том числе в некоторых бесплатных учебных заведениях, изучение ее на филологических факультетах… Если она действительно нужна, так найдутся энтузиасты, которые ее сохранят и даже приумножат. А со временем, глядишь, и наступят времена, когда каждый будет сыт, одет, обут и чуть не лопаться от высочайшей духовности. Вот тогда ничего не помешает вернуться, так сказать, к истокам.
– Ладно, но предлагаются ведь совсем радикальные проекты! – возразил Гоша.– Например, убрать из алфавита не только «и» десятиричное, «ять» и «фиту», но и «э» с «ё», как в телеграфной азбуке. А некоторые и вообще хотят под шумок избавиться еще и от «я» с «ю». Как там у вас в Интернете пишут? Йа креведко!
– Ну, отдельные товарищи излишне увлеклись, так их поправить недолго, на то она и дискуссия,– пожал плечами я.– Хотя мне, например, кажется, что надо внимательно пройтись по исключениям в русском языке на предмет некоторого уменьшения их количества. Мы же не англичане, в конце концов.
В это время в комнату вошла кошка и мяукнула. Мол, вы уже поели! А почему мне никто ничего не предлагает?
– Иди сюда, жывотное,– по новой орфографии позвал ее я. Как и ожидалось, ничего выходящего за рамки приличий кошка в этом не усмотрела.
ГЛАВА 34
Вообще-то вся эта возня с правописанием имела своей целью не только подготовить реформу в данной области и заодно дополнительно прояснить, как может развиваться демократия на российской почве, но и создать, как говорится, дымовую завесу. Дело в том, что с января начали происходить и более серьезные вещи, к которым мне не хотелось привлекать излишнего внимания…
На Рождество в Киеве был убит государственный (то есть мой) комиссар. Убит левыми эсерами, которые хоть и сильно сократились в числе, но все же еще продолжали существовать. Похоже, при содействии полиции. Ну, это уже наглость… Ладно там, пока они отстреливали старых чиновников – нехорошо, конечно, и это жестко каралось,– происходило это все-таки, если можно так сказать, в обычном порядке. Однако тут подняли руку на моего человека…
Немедленно к месту событий была выслана оперативная бригада от ДОМа, шестого и седьмого отделов под руководством полковника Алафузова. Все, хоть сколько-нибудь замеченные в контактах с эсерами, в первые же два дня были взяты и допрошены. Большинство потом отпустили с настоятельными рекомендациями не болтать, и почти все действительно не болтали, ибо труп идиота, не последовавшего доброму совету, очень способствовал сдержанности. Так вот, почти все были отпущены, за исключением троих – их препроводили к господам Ли. По результатам интенсивных бесед с этими тремя был взят еще десяток, а уже после допроса этих началась акция.
Двоих полицейских, причастных к убийству, оставили в живых для суда. Еще троих, которые знали о подготовке, но не приняли никаких мер, выгнали из полиции и намекнули местному криминальному элементу, что этих людей закон будет защищать без малейшего рвения. И, не особенно заботясь о маскировке, перестреляли всех известных к тому времени левых эсеров в Киеве и окрестностях. А потом операция была расширена и охватила как всю Россию, так и те зарубежные страны, куда мы могли дотянуться.
К февралю от партии эсеров-максималистов остался практически только Савинков, в процессе непрерывных допросов которого периодически всплывали новые имена. Но уже так, эпизодические, про них и сам-то он почти забыл, да вот только старший следователь господин Ли способствовал стимуляции памяти. Кстати, среди них оказались и Мережковский со своей женой Зинаидой Гиппиус. Жалко, конечно, с виду вроде как и ничего люди, и нельзя их прямо сейчас ликвидировать, но чуть позже, пожалуй, придется. Или обойтись воспитательной беседой? Да, действительно так будет лучше – чтобы не было всяких вопросов типа: почему это они только сейчас померли, времени-то вон сколько прошло? Но беседу надо будет подготовить, чтобы она получилась действительно воспитательной, причем не только для этой пары, но и для всех прочих родственников и знакомых. Ибо я хотел вбить в головы всяких борцов с режимом простую вещь: режим будет бороться с ними теми же методами, что и они с ним. Только у него эта борьба получится эффективней…
