— Сто одиннадцатый на связи! — раздалось в эфире. — Что у вас там?
— Сто одиннадцатому: я — Волк-3. Наблюдаю действие неизвестной магии.
И тут же вновь что-то грохнуло, уже недалеко.
Оглушительный взрыв заставил вздрогнуть и прижаться к земле. На дороге, прямо под ними взметнулся фонтан дыма и пыли, полетели вверх гораздо выше их блока крупные камни, какие-то ошметки. Даже земля вздрогнула, хотя до дороги было довольно далеко. Запахло озоном, по земле пробежали лиловые язычки электрических разрядов — магия давала о себе знать.
— Вот это рвануло! — прошептал Стогов.
Дым и пыль постепенно рассеялись. Стали видны вывороченные камни, посреди дороги зияла огромная воронка. Поодаль лежал перевернутый БТР без четырех передних колес. Его башню отбросило на камни, под которыми в очередной раз скрылась река. Людей нигде не видно.
— Боброва к командиру! — разнеслось по цепочке.
Глеб и так понял, что без него никак не обойдутся. Только будет ли кого спасать? После такого взрыва там мало кто уцелеет.
— Держись, — бросил Борису, — я скоро…
Нацепив на плечо радиостанцию и подхватив автомат, поспешил на командный пункт полка. На полпути приостановился и бросил взгляд на дорогу.
Сердце сжало, защемило тоской.
От воронки, перевернутого БТР, от всего этого скопления людей, машин, вывороченных, разбросанных взрывом камней веяло пронзительной, почти ощущаемой болью. Потоки страха, смертельного ужаса, ощущения безвозвратной потери и ярости перемешались, переплелись и стали одной общей бедой, повисшей над ущельем.
Невозмутимые и равнодушные ко всему горы и те, казалось, замерли в скорбной, осуждающей тишине. Люди, словно молили они, как же вы не поймете, что в жизни нет ничего ценнее самой жизни! Ваш век и так недолог, а вы тысячелетиями только и делаете, что убиваете друг друга!
А потом…
— Ложись! — И нарастающий визг заставил упасть и вжаться в землю…
Оглушительно, до боли в ушах и во всем теле прозвучал взрыв. Раздалась длинная пулеметная очередь, крики.
— Началось, — спокойно прокомментировал снова вдруг очутившийся рядом Стогов. — Поспешил пацан. Зря.
Из утреннего тумана полетели бесшумные огненные росчерки… Пять, шесть, семь…
Восемь огневиков высшего класса оказалось против них.
А из зарослей, топоча и переваливаясь, выбегали люди с луками и арбалетами.
Много-много…
Бежали они не толпой, не ровным (мечта пулеметчика!) сомкнутым строем. Нет, пригибаясь, падая, как-то по-особому перепрыгивая из стороны в сторону.
— Не стрелять, подпустить поближе! — заорал кто-то из офицеров.
Затем замолотили самодельные пулеметы — первый отказал через полминуты. Второй заклинило чуть позже, и затвор плюнул огнем взорвавшихся бумажных патронов. Стрелок взвыл, отбрасывая от себя тяжелое тело 0–7, как змею, и нырнул в камни. Начало рваться содержимое магазина.
Вперед выскочил шаман, кажется, Регидоб из пригородных кочевников, резко взмахнул руками и упал, растянувшись на камнях.
Лишь увидев расплывающееся кровавое пятно на спине чародея, Глеб понял, что тот мертв.
Затем позади, с недолетом, ударили в камни фаерболы.
А потом стоящий впереди пулеметчик четвертого взвода, Исса Гамидов, полетел на землю, словно сбитый невидимым ударом.
Над ухом что-то противно и знакомо цвиркнуло.
И лишь тогда Глеб уяснил с каким-то отстраненным удивлением: по ним стреляют из настоящего оружия…
Вот замер на бегу кто-то из бойцов, лица в тумане старлей не разобрал, закрыв лицо руками, из-под которых текла кровь.
Вот он мягко осел на камни…
Глеб снова услыхал крик: «Ложись!» — упал на землю, вжался в каменистую землю, и его оглушили дикий визг и грохот. Откуда-то сверху посыпались камни, больно ударяя по спине и рукам. Почувствовал запах гари, и тут же что-то рвануло еще раз совсем рядом, заполнив все дымом и вонью. Сама гора, казалось, пошатнулась.
Когда дым рассеялся и он поднялся, то первое, что увидел, было то, как аккуратная кладочка позиций превратилась в бесформенную груду камней.
Из кустарника, что рос у самой реки, довольно далеко от отброшенной взрывом башни подорвавшегося бронетранспортера показался человек. Он был без головного убора, шел, качаясь и волоча по камням автомат. По изодранной в клочья грязной одежде трудно было определить, кто это: наш или чужак?
— Алексеич! — заорал Михеев, кубарем скатился с БТР и вдруг остановился, обхватив голову руками, и стал медленно оседать на землю.
Глеб еле удержал его, не позволил упасть, крепко обняв за плечи.
— Это же наш прапор! — вырывался, придя в себя, сержант. — Пустите!
— Успокойся! — прикрикнул на парня старлей, не ослабляя хватку. — Куда ты собрался бежать? Забыл, что там могут быть мины? Сейчас саперы выведут твоего Алексеича. Видишь, он остановился, и к нему навстречу уже идут.
Михеев затих, обмяк как-то вдруг. Пришлось прислонить его к броне и держать, чтобы тот не упал.
— Алексеич нашелся! Живой! — чуть слышно всхлипывал молодой боец, сжимая руками голову, не сводя глаз от вернувшегося неизвестно откуда прапора, в недавнем прошлом соседа по броне, и совершенно не замечая, как по закопченным щекам текут слезы, образуя светлые дорожки.
Его, подхватив под руки, вывели на дорогу и уложили на носилки. Он лежал, смущенно улыбаясь, молча пожимая руки знакомых и незнакомых ему людей, а медики тем временем осматривали, ощупывали его, удивляясь, что не находят ни ранений, ни переломов. Только многочисленные ушибы, ссадины да явные последствия тяжелой контузии. Счастливчик!
Рядом вертелся радостный Акбар, тычась в свисающую ладонь прапора. Алексеич слабо улыбнулся и, гладя собачью шерсть, тихо шептал:
— Ладно, ладно, Акбарушка…
— Что там? — прокричал Борис, торопливо поднимаясь к ним, придерживая висящую на плече и отчаянно болтающуюся офицерскую сумку.
— Два «двухсотых» и еще один очень тяжелый!
Бобров хотел отправиться к соседям на помощь, но увидел, что его радиостанция лежит не на своем обычном месте, а чуть в стороне, приваленная довольно увесистым камнем. Метнулся к ней. Включил. Работает, родимая!
В этот момент враг перешел в новую атаку.
Засвистели арбалетные болты и пули, засверкала огненная магия, потом со стороны лагеря начали бить минометы, а по спине Глеба пробежала ледяная противная волна — от своего ли, от чужого ль шаманства?
А дальше?
Смутно как-то, неясно.
Ведь было же что-то?!
Но как ни старался, вспомнить не мог.
