— Туда иди.
— Я что, ненормальный? Веди назад, в поруб, потребует воевода — тогда другое дело.
— Вот воеводу и выручай.
Подходили еще люди, толпа на глазах росла, крики усилились. Дружинники забеспокоились. С чего бы это все и какое я имею отношение к бунту?
Я с опаской двинулся к толпе. Завидев меня, толпа, как по команде, обернулась и кинулась в мою сторону.
«Все, конец!» — только и успел подумать я.
Меня окружили, схватили за одежду, чуть ли не волоком потащили в центр площади и поставили перед помятым воеводой. Выглядел он не лучшим образом — лицо в царапинах, как будто его когтями драли, от одежды — лохмотья. Под левым глазом наливался фингал. Вот это да! Кто же его так? И если его так отделали, то что же сделают со мной?
Воеводу схватили за руки.
— Смотри, смотри на него — какой из него лазутчик? Он за нас кровь проливал, кормил, до кораблей довел. Кабы не он — гнить бы нам рабами на земле татарской!
Только тут я понял, что меня казнить не будут — то явились с кораблей мои защитницы. Ага, коли так — надо все организовать, взять в свои руки.
— Олеся здесь?
Раздвинув ряды женщин, вышла Олеся.
— Спокойно, понятно, толково расскажи, что с вами произошло и какое участие в этом принял я.
Женщины замолчали, а Олеся подробно, иногда прерываясь на плач, рассказала обо всем по порядку. Если она о чем-то забывала или начинала перескакивать с события на событие, ее тут же поправляли.
Воевода слушал внимательно, а и не захотел бы — так заставили. Силу к женщинам не применишь, а толпа уже была на грани истерики. Вовремя стражник сообразил, что меня надо выпустить.
Как оказалось, корабли Ивана пришли вчера вечером. Купец отпустил женщин проведать родных, взяв с них слово, что утром все явятся на площадь. Рассказав дома о своих злоключениях и чудесном освобождении, они в ответ услышали не менее занятную историю о татарском лазутчике в моем лице. Утром, возмущенные, они собрались на площади. Стали требовать воеводу. Не ожидая плохого, воевода вышел и, думая, что женщины, кипя праведным гневом, хотят моей казни, подлил масла в огонь, заявив, что ждать видаков не будет, и меня вздернут рядом с мародерами прямо сейчас.
Это называлось — не буди лихо, пока оно тихо! Услышав, что их освободителя не только в порубе держат, но и казнить смертью позорной принародно хотят, женщины взбунтовались. Досталось воеводе и писарю, но тот успел все-таки улизнуть.
Держась за подбитый глаз, воевода сказал:
— Все понятно, можно было спокойно рассказать, а не царапаться, — волосы еще вот повыдирали.
— Ты дело, дело говори, а то последние волосы выдерем.
— Не виновен, свободен.
С меня как плита чугунная свалилась. Вперед, в круг, вырвалась бойкая на язык девица. Имени ее я не знал.
— Скажи, по чьему облыжному обвинению героя в поруб бросили? По Правде за лжу вира положена.
Видя, что бабий бунт еще не кончился, воевода сконфуженно пробормотал:
— Иван с низовки, Тупица.
— А ну, бабы, за мной! — Толпа побежала к воротам, ринулась в город. Ох, не завидую я этому Тупице. К слову сказать, тупица на Руси — это топор мясника, а вовсе не глупый молодец.
Ко мне подошел Иван, стоявший в стороне, и мы обнялись.
— Слышал я уже о твоих злоключениях. Вот не ожидал, что тебя в поруб бросят, да главное — ни за что. А мне сон приснился, что ты в беде и к себе зовешь. Да людишки мои в загул ударились, а с ними и женщины. Праздновал и спасение свое. Пока собрал, вино отобрал, пока протрезвели… Ты уж извини, что не сразу явились. Спасибо, что жену в осаде навестил. Не знала она, что ты в порубе, — уж насчет харчей решила бы.
— Иван, у меня еще одна просьба будет. Не смог бы ты невесту мою у себя приютить? У меня бы в комнате пожила, а если работа какая найдется — совсем хорошо будет.
— Комнатой располагай, против невесты ничего иметь не буду. Ты муж серьезный — не голытьба ведь какая, пора семьей обзаводиться!
Уф, камень с души свалился. Даже в порубе, на гнилой соломе, я ломал голову — куда нам деваться с Еленой на первое время. Где дальше жить — то моя забота, но где ей на первое время голову преклонить? Решил — пусть временно, дальше все будет зависеть от меня. А вот и Лена бежит.
— Ой, Юра, там женщины совсем убивают мужика!
— Какого?
— Что на тебя указал, лжу возвел.
— Пусть поучат маленько, не убьют. Я обнял Елену.
— Вот, наниматель мой, Иван, разрешил тебе в комнатке со мной пожить и подумать обещал насчет работы постоянной для тебя.
— Дай Бог ему здоровья и удачи.
Мы втроем направились к выходу из крепости, как вдруг я вспомнил, что пояс с саблей, ножом и поясной сумой мне не вернули.
— Друзья, подождите, я мигом.
Я помчался в домик к воеводе. Один из дружинников делал Хабару примочку на исцарапанное лицо. Увидев меня, воевода встревоженно вскочил:
— Что? Женщины возвращаются?
— Нет, успокойся. Пояс с саблей верни. Воевода шумно выдохнул, открыл дверь в маленькую комнату и вынес мне амуницию. Я опоясался, ножны привычно легли на ногу. Нож был на месте, а кошель пуст, хотя я прекрасно помнил, что там оставалось около трех рублей медяками.
— Хабар, а деньги?
Симский сделал удивленное лицо.
— У меня было три рубля медяками. Верни, мне невесту кормить надо.
Воевода сделал каменное лицо, залез в свой кошель и отсчитал три рубля серебром. Я тут же выскочил и направился к Лене и Ивану.
Дома нас встретили радушно, в честь моего освобождения и благополучного возвращения домой Ивана из Москвы был накрыт обильный стол. Отвык я в порубе от такой вкуснятины, навалился на еду. Другие не отставали. Я лично так наелся, что с трудом встал из-за стола. После вынужденного голодания просто невозможно было отказаться от запеченного поросенка, фаршированной утки, истекающей нежным жирком осетрины, копченого угря. А расстегаи? С мясом, гречневой кашей, белорыбицей. А пряженцы — то бишь, пирожки — с луком, яйцом, рыбою, ватрушки с творогом и вареньем? Я только немного попробовал тройной ухи, подцепил на нож говяжий студень под хреном. Глазами съел бы все, а ртом смог лишь понадкусывать.
Выпивки было море, самой разной — от демократичной яблочной наливки до французского бургундского. Однако — не пилось. Мы много говорили — у каждого было что рассказать, и были счастливы и пьяны без вина.
Следующий день в честь своего возвращения купец объявил днем отдыха. Желающие пошли в церковь, некоторые — проведать родню в городе, мы же с Еленой почти до полудня провалялись в постели. Строили планы на будущее.
