Видел меня Федька, а это плохо. Встречусь с ним на лесной дороге — сразу неладное заподозрит. А и чёрт с ним. Виновен — убью, невиновен — больше наши пути не пересекутся. На торге разборки устраивать нельзя — людей вокруг много, а у нас разговор сокровенный должен быть, без лишних ушей. Тут только одно остаётся — делать засаду на дороге и ждать. Сколько? Не знаю, может — день, два- Сколько надо будет, столько и ждать буду. У меня теперь семьи нет, я — вольная птица. Вот разберусь с Федькой и уеду из города, где всё напоминает о семье и о знакомых, которыми уже оброс. Не смогу я здесь больше жить. С тем и уснул.
Спал я беспокойно, многажды просыпаясь. Не думал я и не подозревал, что мой уход, вернее — моё изгнание из семьи так больно меня заденет. И ладно бы, причина весомая была, а то — бабская истерика, нервы. А может — Машка нашептала напраслину?
Позавтракал я плотно, хоть и не хотелось, но — неизвестно, когда ещё покушать придётся. Слуга вывел оседланного коня.
— Покормлен?
— А то!
Я бросил ему медную полушку и выехал с постоялого двора. Было ещё рано — только-только открыли городские ворота, у которых в очереди из десятка саней уже томились крестьяне. Я тайком скользнул взглядом по лицам — Федьки среди них не было.
Тогда я пустил Орлика галопом и вскоре оказался в лесу. Доехав почти до развилки, я повернул назад, отыскивая укромное местечко для засады. Вот и подходящее местечко — на повороте.
Я завёл коня в лес и привязал к дереву. Эх, попону не взял — холодно, накрыть бы его надо. Сам подошёл поближе к дороге и, встав за пушистую ель, попробовал — легко ли выходит сабля из ножен, не примёрзла ли?
По дороге изредка проезжали сани — сначала в город, потом обратно. Федьки не было. Я уже замёрз в сапогах. Валенки бы сюда, так ведь в них не побегаешь.
Когда начало смеркаться, понял — сегодня ждать бесполезно. Я вернулся к коню, запрыгнул в седло. Орлик рванул сразу, без понуканий — согреться захотел. В пять минут мы долетели до города. И вовремя — стражники уж ворота закрывать хотели.
Орлик сам понёсся по улице и чуть не привёз меня к дому Дарьи, да я вовремя спохватился, дёрнул поводьями и повернул к постоялому двору.
Слуга принял коня, а я направился сразу в трапезную. Хотелось горяченького — супа или щей, винца, чаю или сбитня горячего. За день я здорово замёрз. Не хватало только простыть — всё дело сорву. Кашлянёшь ненароком в засаде — и всё, пиши — пропало, другое время и место выбирать придётся.
Однако обошлось. Когда следующим днём слуга вывел Орлика, я попросил у него попону, которую и получил в пользование за мзду малую. Так- то оно лучше будет. Орлик у меня теперь единственный конь. Добрый трофей мне достался — резвый, сообразительный, такого беречь надо.
Я встал в засаде на то же место. Сам оделся потеплее, на коня попону набросил — чего животину морозить. Только за ёлкой устроился, слышу — сани полозьями скрипят. Выглянул осторожно из-за ёлки — едет! Федька едет, и один. Прямо повезло мне!
Когда сани поравнялись с ёлочкой, я выскочил в два прыжка на санный путь, выхватил из-за пояса пистолет и взвёл курок.
— Стой, Федька. Вылазь из саней.
— Коли грабить решил, так у меня нет ничего, только туша свиная.
— Вылазь да не дёргайся — враз пулей башку разнесу.
Федька отпустил вожжи, соскочил с облучка и повернулся лицом ко мне.
— А, старый знакомый. Так ты не только вор — по чужим саням лазить горазд, ты ещё и грабить решил. Чем же я тебе не угодил?
— Сани мне твои не понравились — чужие у тебя сани.
— Конечно, я и спорить не буду. Купил я эти сани — чуть более седмицы тому. Это ведь не возбраняется — сани купить?
Федор вёл себя спокойно, только глаза его мне не нравились — нагловатые, с ненавистью в глубине. И ещё — было ощущение, что Федька время тянет, выбирая момент, когда можно будет напасть.
— Ты не балуй, ножик свой на сани положи и отойди — шагов на пять.
Федька скривился, распахнул тулуп, вытащил нож из ножен и, медленно положив его на сиденье облучка, отошёл. Я взял нож в левую руку. А похож нож на боевой — лезвие широкое, сам тяжёлый, ручка удобная. Таким воевать можно, не только свиней резать.
— Лошадь где?
— Так вот же она, в сани запряжена.
— Я про другую спрашиваю, что раньше в эти сани запряжена была.
— Откуда мне знать? Сани купил я, а лошадь в глаза не видел.
Фёдор откровенно ухмылялся. И у меня других улик нет, чтобы дожать его. Решил я его спровоцировать.
— У кого сани брал?
— Не знаю. На торгу купил — понравились, а продавца не знаю.
— Так и быть — езжай дальше, а за задержку прости.
Я положил его нож на облучок и пошёл в ельник, весь обратившись в слух по дороге. Скрипнул снег под Федькиными ногами. Один шаг, второй, третий… Пора! Я резко обернулся и поднял руку с пистолетом. Вовремя! Федька уже взял нож и сделал замах, чтобы метнуть его мне в спину.
Я выстрелил ему в живот и сам упал в снег. Федька нож кинуть успел, да видимо, удар пули в живот сделал своё дело — нож в сторону пошёл. Я поднялся, отряхнул от снега штанины и подошёл к саням. Федька лежал рядом, прижав руки к животу.
— Зачем стрелял, тать?
— Если бы не успел, сам лежал бы сейчас с ножом в спине. Тестя моего ты убил — вот на этой дороге, только подальше. И сани эти — его. Лошадь где?
— Не брал.
— Ой, Федька! Не ври, не бери греха на душу. От пули в живот умирать долго будешь — день, а то и два мучиться придётся. Перед смертью скажи правду — скоро ведь перед Всевышним предстанешь, там не соврёшь, и улики там не нужны. Господь — он всё видит.
— Продал я ту лошадь, в Пронино продал.
— Деньги где?
— Какие деньги — медяки одни! Разве это деньги?
— Тогда зачем Илью убил?
— Аристарх, сволочь, по пьяному делу хвастал, что с коптильни той купец денег много возит, вот я и позарился.
— Сволочь ты последняя, пёс смердящий!
Я несколько раз пнул мясника ногой, потом пошёл в лес, поискал и, с трудом найдя Федькин нож, вернулся к дороге. Увидел убийца нож в моей руке, понял, зачем я вернулся, и задёргал ногами, пытаясь отползти. Да куда он отползёт с развороченным брюхом? За ним тянулся кровавый след. Не жилец он. Добью его, добью, как и хотел — его же ножом! Я вонзил его нож, которым он убил Илью, ему же в сердце. Федька закатил глаза, дёрнулся и затих. Нож так и остался у него в груди.
Я обтёр снегом руки. Мерзко было на душе, как будто змею убил. Да, я отомстил за Илью, до конца исполнив свой долг, но всё равно привкус этой победы был горьким.
Я развернул на дороге лошадь и сани Федьки, шлёпнул её по крупу ладонью. Лошадка привычно затрусила в сторону дома. Чего ей тут стоять, мёрзнуть попусту? Дорога не бойкая, этак она может простоять здесь до вечера.
