Ладно, отвлекся я.
Моя охота не осталась без ответа со стороны немцев. Они не заставили себя долго ждать. Прошлись по нашим позициям из пулеметов да швырнули несколько мин. Но вяловато как-то. Видно, мой прицельный огонь сочли за случайную стрельбу. Тем лучше для меня и опаснее для них.
Дождавшись темноты, явился я во взвод. Разведчики оставили мне полный котелок каши с мясом и хлеб. Я очень оголодал за день — накинулся и умял все буквально за три минуты. Немного отдохнул, переваривая пищу, и — вновь отправился на передовую.
Немцы, похоже, пока снайперского огня не опасались, вот и решил я их обозлить, чтобы их снайпер именно на нашем участке объявился.
Я загнал патрон в ствол, улегся на холмике и стал в прицел наблюдать. Впереди, рядом с дзотом, немецкий огонек сверкнул. Видимо, солдаты сигарету прикуривали. Я прицелился и выстрелил. Огонек сразу и погас. Попал я или нет, ночью не разберешь.
На фронте уж потом привычка появилась — от спички или зажигалки только двое прикурить могли. Если же третий от этого огонька попытается прикурить, снайпер успевал прицелиться и выстрелить. А поначалу потери в войсках несли. Мелочь, казалось бы, но только на фронте о таких мелочах и узнаешь. Здесь всякое знание кровью добывается.
После выстрела в сторону дзота я пришел во взвод со спокойной душой. Винтовку вычистил, смазал и — сразу спать. Караул предупредил, чтобы разбудили, если сам вовремя не проснусь. Спать хотелось, а для сна оставалось чуть больше четырех часов.
Растолкали меня утром, прошептали на ухо: «Время, вставай, сержант».
Ох, как не хотелось подниматься, но — надо.
Я умылся холодной водой, и сон сразу прошел. Положил в рот кусок сахара: сладкое обостряет зрение — по крайней мере, солдаты так говорят. И — в полк, на передовую.
Окопчик на этот раз я занял другой. Нельзя дважды из одного и того же места стрелять, засекут. Немцы свое дело знают четко. Забросают потом минами, и ноги унести не успеешь.
Начало светать. Встающее из-за горизонта солнце бросало на землю первые косые лучи. Самое время для наблюдения. Воздух свеж и прозрачен, ветра нет — это для снайпера очень важно.
Я осматривал нейтральную полосу — особенно внимательно ту ее часть, что была ближе к немцам, сами вражеские позиции и ближний тыл. На какой-то миг показалось, что увидел блик, причем в кроне одного из деревьев. Если бы блик возник на земле, то это мог быть отблеск перископа артиллерийского наблюдателя или бинокля полевого офицера. Но в кроне?
Я взялся за винтовку. Сначала осмотрел позиции без оптики, потом приник к прицелу. Конечно, оптика приближает и позволяет разглядеть то, чего не увидишь невооруженным взглядом, но она и поле зрения сильно сужает — исчезает широта обзора. Если бы я сразу начал осмотр местности с оптики, запросто мог проворонить кратковременный блеск. Поторопился немец снять чехольчики с оптики, вот и выдал себя.
Я не сводил прицел с дерева. Вроде и сама крона, и ее конфигурация не изменилась. Но очень на то похоже — где-то там, под защитой веток и листвы, укрывается враг, коварный и меткий.
Я периодически отводил взгляд от прицела, иначе взгляд «замыливался».
Точно, немец там! И выдали его птицы. С началом боевых действий зверье и птицы покинули обжитые места. Но только не сороки. К людям они привычны. Вот и сейчас одна перелетала с ветки на ветку и крутилась недалеко от дерева, где засел снайпер. Должно быть, она еще и верещала, но было далеко и потому не слышно.
Как угадать теперь, где именно, на какой высоте снайпер сидит? Просто стрелять по дереву бессмысленно и опасно. И промахнусь, и себя выдам. Немец опытен, на большие дистанции стреляет точно, и на повторный выстрел может мне шансов и не дать.
Я выжидал. Должен же он как-то себя проявить.
Становилось жарко, спину щекотали струйки пота, тело затекло. Хотелось повернуться, сменить позу, но я лежал, терпел и продолжал наблюдать.
И терпение мое было вознаграждено. Чуть — едва заметно — шевельнулась ветка на дереве. Наверное, мешала наблюдать, и немец ее немного отодвинул.
Я мысленно отметил место шевеления ветки и провел от видимой части ствола дерева вверх условную линию. На край ветки немец не полезет — она веса не выдержит. Он должен сидеть ближе к стволу, где ветви потолще. Был бы ветерок, шевеление листьев можно было бы списать на него.
Я глубоко вздохнул пару раз, насыщая кровь кислородом, задержал дыхание, навел прицел в невидимого за ветвями противника и нажал на спуск. Сначала ничего не произошло, но прежде, чем я испытал разочарование, из глубины кроны на землю выпало тело. Есть! Попал, черт возьми, попал! Не меньше четырехсот метров было, и противник за листвой не был виден, но я попал! Редкий по удаче выстрел!
Но через несколько минут немцы накрыли позиции роты минометным огнем. Стреляли долго и ожесточенно. Что, не понравилось? За своего снайпера мстили?
Одна из мин угодила недалеко от окопа, в котором я лежал, так что я на несколько минут оглох. А на душе все равно было радостно. Я ведь, по сути, не снайпер — танкист, а вот попал же!
После обстрела меня подозвал разгневанный ротный. Ох и досталось же мне от него!
— Тебе что, других мест мало?! — кричал он мне. — У меня минометчики троих убили и восьмерых ранили! Завтра переходи к соседям!
И с его правдой нельзя было не согласиться. Уничтожив несколько фашистов, а главное — смертью опытного немецкого снайпера остановив череду убийств наших солдат и офицеров, мы потеряли и несколько своих бойцов. Но такова уж горькая арифметика войны.
Вечером, я, вернувшись в расположение взвода, на прикладе сделал ножом еще одну зарубку. Потом подошел к Кравцову:
— Товарищ лейтенант, ваше задание выполнил!
— Неужели немецкого снайпера снял? — недоверчиво покосился взводный.
— Так точно!
— Расскажи.
И я рассказал о дереве, о мимолетном блике в глубине его кроны, об удачном выстреле. Не забыл сказать о минометном обстреле и потерях в роте, на участке которой я находился, а также о крепких словах в мой адрес командира той роты.
— Что делать, — сокрушенно развел руками лейтенант. — Война! А вот что снайпера снял — молодец! Я к начштаба пойду — доложу.
— А я к старшине — винтовку сдам. Хороша машинка, да не мое это.
— Чудак-человек! Вот и воевал бы с ней.
— Натура не позволяет. Я человек деятельный, а на снайперской позиции неподвижно лежать надо. Часами! Не принуждай, командир, поверь — не мое это дело.
— Как знаешь.
Кравцов, весело посвистывая, ушел в штаб. Понятное дело — докладывать об успехах всегда приятнее, чем о поражениях.
Вернулся он в расположение взвода часа через два и слегка навеселе. Я уже и винтовку старшине сдал.
