— Не доводилось. — Он сделал пометку в блокноте.
Беседа длилась долго — часа три. Мне все время приходилось быть настороже, чтобы не проговориться об учебе в танковом училище или не проколоться на других подробностях моей прошлой офицерской службы в Российской Армии, тем более военный периодически повторял вопросы, только задавал их по-другому.
«Перепроверяет, как на допросе», — подумал я.
Вышел из штаба весь мокрый от напряжения и выжатый как лимон. Но проверку, видимо, прошел, потому как со следующего дня меня зачислили в группу и я стал ходить на занятия.
Строевой не занимались, чему я был рад. Изучали радиодело, немецкое вооружение, структуру и состав немецких войск, знаки отличия военнослужащих вермахта и СС, минно-подрывное дело, маскировку, стреляли, учились водить машину и мотоцикл. И что мне не нравилось — постоянно промывали мозги: политрук проводил беседы о положении на фронтах, о правильности большевистской политики, о гениальности решений Сталина. Мне были интересны на этих занятиях лишь сводки Совинформбюро, хотя они и не радовали. Немцы захватили Киев, потом в Москве ввели осадное положение. Предприятия тоже вывозили станки и оборудование — оно эшелонами вместе с рабочими отправлялось в наш глубокий тыл, преимущественно на Урал и в Сибирь. Немцы несколько раз бомбили Москву, их бомбардировщики добирались уже до Горького. В начале ноября после ожесточенных боев пал Курск.
Я быстро втянулся в плотный график учебы, старательно дополняя свои практические навыки теорией. Конечно, интенсивная физподготовка выматывала, особенно марш-броски «с полной выкладкой» — я их еще по танковому училищу недолюбливал. А вот освоение приемов рукопашного боя и защиты давалось мне проще. Я часто ловил на себе завистливые взгляды курсантов, когда в учебной схватке после ловкой подсечки мой «противник» падал на пол с заведенной за спину рукой, а свободной спешил хлопнуть по полу — прекрати прием, больно же, сдаюсь!
Как-то вечером, после отбоя, в святое для курсантов время отдыха, ко мне подошел один из курсантов нашей группы, Евгений:
— Пойдем покурим, Петр.
— Не курю.
— Ну, тогда просто поговорим.
Я пожал плечами:
— Пойдем.
Мы вышли на широкую лестничную площадку с урной в углу.
— Ну, как тебе наша школа?
— В каком смысле?
— Ну, в общем.
— В общем, нормально, спецподготовка основательная.
— А преподавателями доволен? Ну, жмут!
— Это их работа. А довольными или недовольными здесь могут быть они — нами.
Евгений кивнул, а потом вдруг заметил:
— Что-то сводки тревожные. Смотрел по карте? На севере их 9-я армия канал Волга — Москва пересекла у Яхромы, западнее танковая группа прорвалась, наши Солнечногорск оставили, уже под Крюково бой идет. И с юга до Мердвеса подошли, с трех сторон столицу окружают! Похоже, политрук наш и сам-то не слишком верит, что одолеем немца. Ты как думаешь, Петр? — с тревогой глядел на меня Евгений.
— Не взять им Москвы, Женя, не дрейфь; не по зубам она им, подавятся. А вообще пошли спать. Завтра взводный зачет принимать будет на полигоне, силы понадобятся.
Я бы и не вспомнил о нашей беседе, если бы, возвращаясь из столовой, не столкнулся в коридоре с военным из «третьего кабинета». Он на несколько секунд задержал на мне свой цепкий взгляд, и я — больше интуитивно — понял, что интерес Евгения к моему отношению к школе и тревога за судьбу Москвы неслучайны. Очень похоже, «стукачок» он, тайный осведомитель особиста. Без таких работа уполномоченного Особого отдела невозможна.
Поскольку в моей учебе все продолжалось нормально, я понял, что у ведомства Абакумова ко мне претензий нет. На фронте мне не раз приходилось слышать об «особистах», усердствовавших в выявлении «изменнических замыслов» комсостава. Если трибунал увидит «измену Родине», по статье 58-1 «б» — расстрел с конфискацией, за «пораженческую агитацию», по статье 58–10, части 2, карали большим сроком в исправительно-трудовом лагере.
А на днях из казармы исчезла группа курсантов. Поговаривали, что их забросили в немецкий тыл — помогать организовывать партизанские отряды, совершать диверсии, вести разведку. Только вчера они сидели рядом с нами в столовой, спали на соседних с нашими койках.
Как-то неожиданно это получилось. Наверное, так же и мы, когда придет время, покинем стены этой казармы. В ОМСБОНе — лишь небольшой постоянный штат инструкторов и преподавателей школы разведки. Остальные — курсанты. Проучились два-три месяца и — на задания.
А в ночь на первое декабря нас подняли по тревоге, раздали автоматы с боекомплектом, усадили в крытые брезентом грузовики. Никто не знал причины, некоторые курсанты предположили, что немцы прорвали фронт, и нас бросают заткнуть этот прорыв.
Ехали мы, впрочем, недолго. Машины остановились, последовала команда: «Выходить строиться».
Курсанты из местных, москвичей сразу же узнали место. Так это же Нескучный сад! Воробьевы горы!
Было довольно морозно: градусов двадцать, а может быть, и больше — кто их измерял? Лежало много снега. Одеты мы были тепло: шапки-ушанки, полушубки, на ногах — валенки. Руки грели рукавицы, причем армейские: они походили на варежки, но для большого и указательного пальцев были сделаны свои отделения, чтобы можно было стрелять, не снимая их.
Построились. Насколько я заметил, нас было около взвода — остальные машины с курсантами проехали дальше.
Перед нами выступил командир роты:
— Слушай боевую задачу. Перед вами — противник, парашютисты. Рассыпаться цепью, оружие — на боевой взвод. Огонь открывать без предупреждения и сразу на поражение. Об одном прошу — товарищей своих не перестреляйте. Вы все одеты в полушубки. Кто в них — свой, кто одет иначе — враг. Вопросы есть? Нет. Вперед — марш!
Мы рассыпались цепью, довольно густой — через пять метров друг от друга — и двинулись вперед. Где-то впереди, в полукилометре, послышалась автоматная стрельба. Мы передвигались медленно — мешал глубокий снег, да и соседей по цепи не хотелось упускать из вида, что немудрено. Полушубок — хорошая одежда, теплая и удобная, но в темноте его светлый верх сливался со снегом.
Впереди засверкали огоньки, ночную тишину рассек треск выстрелов. Я сразу упал, а нерасторопные были сражены пулеметной очередью. Я сразу узнал басовитый голос немецкого МГ-34. Сзади подгонял взводный:
— Вперед, ползком — вперед!
Поползли. Только в снегу, в валенках и полушубках, ползти непросто.
Раздалась еще очередь, и фонтанчики снега взметнулись перед цепью. Мой сосед по койке с нижнего яруса — Виктор — не выдержал, вскочил и, стреляя от живота, бросился вперед. Он успел сделать лишь несколько шагов и упал, сраженный.
Нет, хоть и неудобно, но лучше ползти. Надо подобраться поближе — на дистанции метров двести пятьдесят, как я оценил в темноте расстояние, автомат сильно уступает пулемету.
