— Собирай вещи, Василий!
— Какие вещи?
— Да шучу я.
Я завел двигатель, прогрел его с минуту. Давление масла в норме, а на остальное можно не обращать внимания. Выжал фрикцион, включил передачу, дав газу, до упора дернул на себя правый рычаг. Танк развернулся на месте.
Я выехал на грунтовку, повернул влево. Теперь лишь бы пушка противотанковая не попалась или другой танк. Все остальное сметем и раздавим.
«Броня крепка и танки наши быстры…» — неожиданно запел Василий.
— Ты лучше сядь в командирское кресло и смотри в перископ. Там повыше, видно дальше. В случае чего — упреди.
Васька послушно перебрался в кресло.
Я надел немецкий ребристый танковый шлем. Запах от него чужой, каким-то одеколоном пахнет. Зато голова защищена от ударов о броню, если, не ровен час, в ямку угодим.
Солнце светило, мотор работал исправно, грунтовка бежала под гусеницы. Хорошо! Соскучился я по танку, кабы не война, так и радовался бы.
Вдруг — толчок ногой в правое плечо.
— Чего тебе? — закричал я Василию.
— Дорога впереди, с немцами! — Боец сделал круглые глаза.
— Танки есть?
— Не, машины — здоровые такие.
Машины нам не страшны.
Я закрыл водительский люк. Видимость сразу упала, зато никто чужой не углядит, кто внутри.
Теперь я увидел дорогу и сам. Наверное, это было Минское шоссе — асфальт уже разворочен гусеницами танков и другой техники.
Я с ходу выехал на шоссе, резко дернул правый рычаг, развернулся на девяносто градусов и влился в поток. Давануть их всех, что ли? Эх, башенного стрелка бы сейчас! И — пушечкой по машинам! А кто уцелеет, того смять в лепешку и раскатать на дороге.
Но Василий понятия не имел, как стрелять из пушки. А вести танк и одновременно стрелять физически невозможно.
Передо мной маячил борт грузовика, на нем — непонятные значки, цифры. Ручаюсь — обозначение дивизии или полка. В крытом брезентом кузове сидели немецкие пехотинцы, зажав между ногами винтовки.
Ехали так минут пятнадцать. Я лихорадочно соображал: что делать? Однако грузовик мигнул стоп-сигналом, снизил скорость и встал на обочине. Я обогнул его. Оказалось, остановилась вся колонна. Мне махали руками, потом регулировщик с бляхой на груди взмахнул флажком. Иди ты… знаешь куда? Я прибавил газу, и он едва успел отскочить в сторону.
Шоссе было пустынным, и я выжимал из машины все, на что она была способна.
Впереди на дороге показались несколько мотоциклов, стоящих поперек. Мне снова дали знак остановиться, но я с ходу смел столь незначительное для танка препятствие.
Чего они мне машут-то? Ответ получил почти сразу, едва дорога поднялась на небольшой холм. Ни вспышки, ни грохота выстрела я не услышал, но по броне как кувалдой ударили, аж корпус содрогнулся.
— Пушка, по нам стреляют — свои стреляют! — крикнул мне Василий.
Не дожидаясь второго выстрела, вполне могущего стать для нас роковым, я дернул на себя левый рычаг и на полном ходу съехал с дороги, вломившись в лес. Остановился.
— Василий! Ты живой?
— Вроде живой, только голова гудит. Чем это они по нам шандарахнули?
— Из пушки угостили.
Я перелез в башню и осмотрелся в перископ. Лес вокруг, ничего не видно.
— Василий, по-моему, пора бросать нашу повозку. Впереди наши, ежели поедем — сожгут. Сзади немцы. Похоже, мы на ничейной территории.
Я открыл верхний люк, выглянул. Ничего опасного, одни деревья вокруг. Эх, жалко танк бросать, нашим вполне бы пригодился этот трофей. Я снял с пушки замок, размахнулся и забросил его подальше. Хотел пулемет снять, да передумал.
— Василий, выбирайся, к своим идем.
Мы выбрались из танка и направились вдоль шоссе по лесу.
— Вась, к своим выйдем — не говори, что танк угнали и бросили. Не поверят, особистам сдадут.
— Я же комсомолец, чего своим врать?
— Ты думаешь, медаль нам дадут? К стенке поставят!
— За что? — Глаза Василия округлились от изумления.
— Ты на оккупированной территории, под немцем, был?
— Ну выходит — да.
— Вот за то и расстреляют. Скажут: диверсанты фашистские, попробуй отмойся. И придет твоей матери извещение, что сын предатель.
— Ты чего на Советскую власть клевещешь? — вскинул голову паренек.
— Тю-ю, Вася, ты, никак, сдурел?
Василий обидчиво поджал губы и замолчал. Вот навязался на мою шею. Ведь сдаст по своей наивности особисту, с потрохами сдаст. А если меня в кутузку посадят, так ведь и его тоже.
— Ты коммунист? — вдруг неожиданно спросил Василий.
— И не был никогда.
Василий растерянно глядел то на меня, то в сторону нашей передовой, не зная, что сказать.
Совсем недалеко простучала очередь.
— Вася, ложись, дальше — ползком, если не хочешь пулю схлопотать от своих.
Мы поползли. Сыровата землица после вечернего дождя. Одежда на груди, животе и ногах сразу испачкалась. Но лучше быть грязным, чем мертвым.
Мы подобрались вплотную к позициям, слышалась русская речь. Василий попытался привстать, но я ухватил его за гимнастерку и дернул вниз:
— Жить надоело?
Повернул голову в сторону позиций, крикнул:
— Свои, не стреляйте!
— Вставай и с поднятыми руками — сюда.
Мы оба встали и пошли вперед.
Справа от дороги стояла пушечка-сорокопятка, невдалеке — окопчик со стоящим на бруствере пулеметом «Максим». Я такой только в музее видел. И это все силы? Ведь перед ними, за пригорком, машин полно с солдатами, транспортеров с пушками. Одной пушечкой и пулеметом такую силу не удержать.
— Кто такие? — строго спросил сержант с треугольниками в петлицах.
— К своим выходим.
— Документы.
Василий достал из кармана гимнастерки клеенчатый пакет, развернул и протянул красноармейскую книжку. Сержант просмотрел ее, вернул.
— Иди к пулемету, патроны в ленту снаряжать будешь.
Потом перевел взгляд на меня.
— А у меня документов нет, сгорели, — соврал я. — В Оршу к родственникам ездил, под бомбежку попал. Теперь ни вещей нет, ни документов.
— Так. — Сержант посуровел лицом. — А как же вы через немецкие порядки прошли?
— Так леском. Немцы только на шоссе. Машин с солдатами там полно, тягачи с пушками.
— Эка! Танк немецкий на нас вышел, мы его стрельнули, так он с дороги в кювет и свалился, — похвастал сержант. — Надо бы тебя в тыл отправить, пусть разберутся — кто такой, да людей свободных нет. Иди в окопчик, посиди пока там.
