Оба боярина пришли на кухню. В этот момент Никита облизывал ложку, доедая кашу.
— Ты что же, лекарь, сам ешь, а князя голодом уморить хочешь? — возмутился один боярин.
— Нельзя ему есть — даже пить нельзя, только губы смочить. Когда можно будет, я скажу.
У бояр пыл маленько остыл.
— Дня через три ему бульон куриный можно будет, а дальше — поглядим.
— А ехать когда можно?
— Думаю, не раньше чем через седмицу. А то, если возможность есть, на корабле, в карете трясти сильно будет. Для князя это плохо.
Бояре переглянулись, и один другому сказал:
— Надо корабль арендовать. Я займусь, а ты с кучером карету в Москву гони. Как раз доберёшься к прибытию корабля, князя-то домой везти надо будет.
Бояре ушли. Никита приёма в этот день не вёл, чтобы покой князя не нарушить. Сделал аккуратно перевязку. Рана подмокала немного, но так и должно было быть. Он подсыпал на рану сушёного мха.
Три дня Никита не отходил от князя ни днём, ни ночью — как мать от постели больного младенца. У князя немного поднялась температура, и Никита обеспокоился, но вида не подал. К четвёртому дню температура нормализовалась.
Один из оставшихся бояр, Михаил, поинтересовался:
— Что князю принести? Ты обещал, что поить-кормить можно будет.
— Неси куриный бульон. А завтра уже можно будет жиденькой каши, только не пшённой, и немного варёной рыбы — только не жирной.
— Всё сделаю, как велишь.
Боярин вернулся с половым из ближайшей харчевни. Тот нёс глиняный горшок, закутанный в большое льняное полотенце, чтобы варево не остыло.
— Зачем так много? — удивился Никита. — Нельзя сразу столько!
— Эка беда, сами выпьем.
Когда с горшка сняли крышку, по комнате, а после и по всей избе пошёл восхитительный запах.
Застонав сквозь зубы, князь с помощью Никиты сел.
Боярин отлил из горшка в кружку бульона и самолично поднёс.
— Только понемногу, по глоточку, не спеша, — предупредил Никита.
Князь с наслаждением, смакуя каждый глоток, осушил кружку и откинулся на подушку.
— Эка хорошо! Вот так живёшь и даже не подозреваешь, какое наслаждение просто попить, поесть. А всё суета!
Боярин хотел распорядиться унести горшок, но Никита остановил его:
— Пусть останется, через два-три часа ещё можно будет. Пусть половой вечером заберёт.
Боярин вышел в соседнюю комнату к половому:
— К вечеру придёшь. Держи копеечку.
— Премного благодарен, — отвесил поклон половой и вышел.
После кружки бульона князь оживился, повеселел.
— Да вроде и боль сегодня меньше.
— На поправку дело идёт. Ещё седмицу — и уже нормально ходить будешь. Только с полгодика не всё есть можно, особенно жареное мясо, перец.
— То, что люблю, — вздохнул князь.
— Раньше надо было начинать лечиться. А ты, князь, с такой болячкой — да в карете путешествовал.
— Не по своему желанию, государева воля. В Нижний ездил.
— Теперь уж обошлось.
Князь быстро устал от разговора, прилёг.
— Михаил, ты здесь?
— Тут, княже!
— Завтра рыбки варёной лекарь разрешил, ты озаботься.
— Всё исполню! — заверил боярин.
— А сегодня можешь отдыхать. Впрочем, постой. Судно найди, нельзя мне пока на повозке ехать.
— Уже. На корме навес делают — вдруг непогода.
— Молодец, ступай.
Князь вздремнул, Никита — тоже. За четыре дня он вымотался: спал урывками, всё время в напряжении. И как провалился.
Проснулся от шёпота:
— Налей, лекарь дозволил.
— Вот проснётся, сам скажет.
— Так буди.
— Он ведь четыре дня толком не спал, за тобой приглядывая. Как только на ногах держится?
— Я уже не сплю, — подал голос Никита. Несколько часов сна освежили, а то голова вовсе чумной была.
— О чём спор?
У кровати князя стояла Софья.
— Князь ещё бульона просит.
— Налей, ему тоже силы нужны.
— Я же говорил — дозволено мне, — как ребёнок обрадовался князь.
Софья налила в кружку бульона и с поклоном подала князю. Потом ещё одну — Никите.
— Ох, хорошо! — допил князь бульон. — Что там того бульона, а силы даёт. Чудно!
Софья вышла и тут же вернулась, неся что-то в кулачке. Высыпала это «что-то» князю в ладонь.
— Это камни, что Никита вырезал.
— У меня?
— Именно.
Князь стал разглядывать камни, потом вернул их Софье.
— Завяжи в тряпицу, я с собой заберу. Супружнице покажу, а при случае — самому Алексею Михайловичу.
— Никита, так я пойду?
— Иди.
Наступил вечер. Никита зажёг свечу. В углах комнаты таился полумрак, потрескивала свеча.
Князь спросил:
— Ты где так научился?
— Чему?
— Людей лечить. Что-то я не слышал, чтобы живот резали. Нет, вру — повивальные бабки иногда режут, когда бабы от бремени разрешиться не могут. Так ведь после того мрёт половина.
— Странствовал много, в других странах был, — односложно ответил Никита. Не говорить же князю правду — это будет выглядеть ещё более неправдоподобно.
— При дворе иноземные лекари есть, докторами себя величают, а лечат мазями да припарками. Я так думаю, ты им всем нос утрёшь.
— Врачевание — наука сложная, — уклонился от сравнения Никита. Разговор о медицине становился скользким — даже опасным для него. Надо было срочно менять тему.
— Расскажи, где бывал, что видел?
— Да почти везде одинаково. Деньги только разные, платье да еда.
— Это верно. Я вот по Руси езжу. Где-то рыбы больше едят, как на северах, а где мясо, свинины избегая, как басурмане — в той же Казани. А животных или диковины видел?
Никита стал рассказывать о разных животных. Некоторых он видел в зоопарке, других — по телевизору.
Князь слушал, открыв рот:
— Надо же, какие чудеса в мире бывают! Велик Творец, создавший такое!
Они беседовали долго, и сон сморил обоих уже за полночь, когда догорела свеча.
Утром после Софьи заявился боярин Михаил с половым, нёсшим горшок.
— Здрав буди, княже! Ушицы вот тебе принёс горяченькой, да с рыбкой.
