Обозленные потерей товарища, немцы не отставали. Пары разделились. Два самолета заходили слева, два – справа, оставшийся без пары ведомый истребитель висел у Михаила на хвосте. Пулеметы штурмана и стрелка грохотали почти без перерыва.
Михаил заметил, как от хвоста самолета Рожковца полетели клочья, от правой хвостовой шайбы почти ничего не осталось.
— Алексей, ты как? — спросил его по рации Михаил.
— Машина руля слушается плохо, стрелок не отвечает – наверное, убит.
— Держись, друг, осталось недалеко.
— Выходи вперед, мы тебя прикроем, — скомандовал Демидов.
Поврежденная «пешка» вышла вперед.
Немцы продолжали яростно атаковать. Еще бы: ведь до передовой оставалось километров сорок. И тут сердце Михаила оборвалось. Левый, ближний к нему двигатель самолета Демидова полыхнул пламенем, которое почти сразу погасло, но появился густой черный дым. Винт остановился, и «пешка» командира начала снижаться.
Немцы бы добили ее, но на встречном курсе показалась группа наших истребителей. Не приняв боя, фашистские летчики убрались восвояси на форсаже. Да и с чем им драться? Боеприпасы и топливо на исходе, а наши истребители только взлетели и готовы к бою.
Михаил с замиранием сердца следил за тем, как снижается командир. За самолетом тянулся густой черный шлейф дыма.
— Алексей, уходи домой, я прикрою командира.
А самолет Петра Демидова опускался все ниже, и скорость его была все меньше. Чувствовалось, что машина плохо слушается пилота.
— Командир, прыгай!
— Попробую дотянуть.
Но дотянуть не получилось. Вместе с дымом вновь появилось пламя.
Командир выпустил шасси.
— Петр, прыгай! — прокричал Михаил.
— Передай в полк – сажусь на вынужденную, — ответил командир.
Петр посадил самолет на поле.
Михаил кружил возле. Он видел, как самолет запрыгал по неровному полю и остановился. Экипаж выбрался из кабины и кинулся прочь от горящего самолета, на ходу выхватывая пистолеты.
«Нет, не брошу, — решил Михаил, — а иначе – как они переберутся через передовую? Уж лучше смерть, чем плен!»
Родственники попавших в плен военнослужащих испытывали на себе всю тяжесть воздействия жестокого бериевского НКВД.
Михаил выпустил шасси и пошел на посадку. Петр понял, что он задумал, и замахал руками, запрещая ему посадку. Но Михаил стиснул зубы, выпустил закрылки и потянул рычаг на себя.
Сказать, что самолет трясло, — значит не сказать ничего. Его раскачивало на кочках, как корабль в море во время жестокого шторма. «Не хватает только шасси поломать и здесь остаться», — со страхом подумал пилот. Но глаза боятся – руки делают.
Михаил подрулил поближе к экипажу, открыл форточку, распахнул бомболюк.
— Командир – в кабину, штурман и стрелок – в бомболюк.
Кабина бомбардировщика не была рассчитана на второй экипаж – в ней и без того было тесно.
Петр Демидов забрался в кабину через нижний люк и улегся на бок, прижавшись спиной к борту. Штурман и стрелок забрались в бомболюк. Как они там держались? За что? За держатели для бомб?
Михаил закрыл створки бомболюка, развернул самолет и по своим же следам на слегка заснеженном поле начал разбегаться. Машину трясло, штурвал рвался из рук. Наконец взлетели. Тряска прекратилась, Михаил убрал шасси.
— Штурман, курс! Штурман ответил мгновенно.
Михаил перевел газ на форсаж. Слегка поддымливая моторами, «пешка» набирала высоту.
— Передовую прошли, — сообщил штурман.
Михаил отжал штурвал от себя, убрал газ. Надо опуститься ниже – так он будет меньше заметен для немецких истребителей, если попадутся. Вот где пригодился опыт работы в сельхозавиации. Самолет шел на бреющем полете, едва не задевая винтами верхушки деревьев – потоком воздуха их наклоняло. Земля пролетала мимо с пугающей скоростью. Конечно, на «Аннушке» он обрабатывал поля на 150–180 километрах, а сейчас скорость «пешки» была вдвое выше.
Аэродром вынырнул внезапно. Михаил немного набрал высоту, развернулся, построил «полукоробочку» и, приземлившись на полосе, зарулил на свою стоянку и заглушил двигатели. От нервного перенапряжения не хватило сил выбраться из кабины.
К самолету подошли понурые механики.
Штурман открыл нижний люк и ногами вперед начал вылезать из кабины.
— Чего приуныли, хлопцы? — спросил он механиков.
— А чему радоваться? Рожковец еле дополз, а Демидова и вовсе сбили.
Тут следом за штурманом из кабины начал выбираться и Демидов. Увидев его, технари потеряли дар речи, глаза их округлились от удивления.
В это время снизу – от пола – раздались звучные удары Михаил открыл створки бомболюка, и оттуда на землю выбрались штурман и стрелок демидовского самолета – как черти из табакерки!
Немая сцена! Потом техники кинулись обнимать всех прилетевших без разбора.
Михаил тоже вылез из самолета.
— Качать его! — заорал кто-то.
— Э, парни, погодите, дайте очухаться, — безуспешно отбивался Михаил.
— Ну, Серега, спасибо! Названым братом будешь! Я уж и не чаял спастись!
— Чего же ты не прыгал?
— Боязновато! Ребята говорят – как из кабины вываливаешься, прямиком на антенный провод попадаешь. Башку сразу отрывает. А ты почему сел? Или не понял, что я тебе махал, запрещая посадку?
— Понял. Только вас в немецком тылу оставлять – как-то не по-товарищески.
— Накажу за нарушение приказа, старшина. — Но глаза Петра улыбались.
Демидов повернулся к техникам:
— А что с экипажем Рожковца?
— Сел он, только стрелок у него погиб.
— Жалко парня. Все помолчали.
— Пошли на командный пункт, там небось ничего не знают, думают – сбили нас. Надо доложиться.
Пока шли к КП, Петр спросил:
— Это твои «мессера» сбили?
— Я сам подставился.
— Ей-богу, как был истребителем, так им и остался. Рисуй вторую звездочку на фюзеляже – я сам видел, как этот «мессер» падал.
Прибыли на КП. Там тоже удивились появлению Демидова – живого и невредимого и в сопровождении практически полного летного звена.
— Дежурный, ты чего же проглядел третий самолет? — взъярился Иванов.
— Не было третьего, двое сели, — оправдывался дежурный.
— Так точно, двое сели. Меня сбили, сел на вынужденную. Старшина Борисов рядом приземлился и нас забрал.
Иванов уставился на Михаила.
— По уставу нельзя садиться на вражеской территории, — только и смог сказать командир полка.
