Гибель командира подействовала на людей угнетающе. Это пехотинцы, танкисты, артиллеристы встречаются со смертью товарищей ежечасно, ежедневно и к факту смерти товарища, с которым еще час назад делили последнюю самокрутку, относятся более обыденно.
Подъехала санитарная машина полка, и тело комэска увезли. А потом к стоянке разбившегося самолета проследовал особист в сопровождении двух бойцов. Арестовав механика прямо на стоянке, они повели его к штабу.
Над аэродромом висела гнетущая тишина. Гибель командира эскадрильи, арест механика – для окружающих это был шок.
Командир полка, кашлянув, громко сказал:
— Разойдись! Готовить самолеты к полетам!
Летчики и техсостав потянулись к стоянкам своих самолетов. Только Михаил не знал, что ему делать. Идти на стоянку? Так самолета нет – вон его пожарный расчет тушит. Механик у особиста – тоже не лучшая участь.
Пилот побрел в столовую – сейчас ему не хотелось быть одному.
Но там его встретили неприветливо. В обеденном зале было пусто, а раздатчица Варя осуждающе бросила:
— У всех на глазах комэск погиб, а некоторым кусок в горло лезет, аппетит проснулся!
Михаил резко повернулся и вышел.
Вот ведь положение! Если бы двигатель работал хорошо, комэск остался бы жив, но тогда Михаил приобрел бы несмываемое пятно и позорную репутацию труса. После катастрофы его репутация осталась незапятнанной, но окружающие сочли его невольным виновником гибели комэска. Прямо заколдованный круг какой-то! И неужели механик с инженером просмотрели скрытую неисправность? Не должно было такого случиться – специалисты вроде грамотные.
Михаил ушел в свою землянку: теперь ему хотелось побыть в одиночестве.
Вечером особист арестовал инженера. В полку пополз слух: «Враги народа, вредители, технику из строя тайно выводят…» Михаил лишь горько усмехнулся про себя: «Какие же они вредители? Просто не смогли вовремя выявить неисправность».
По законам военного времени и механика, и инженера могли расстрелять, однако трибунал отправил их в штрафбат – смывать вину кровью.
Михаилу дали самолет разбившегося комэска. Михаил был не робкого десятка, но даже он, садясь в кабину самолета, испытал невольный страх. Однако летчиков и самолетов остро не хватало, и было не до сантиментов. Хотя авиаторы – народ суеверный: они не фотографировались перед вылетом и не говорили «последний», а только – «крайний» полет.
Оставшийся без ведомого, сбитого в бою, новый ведущий Петр Дудков, в звено которого определили Михаила, принял его прохладно.
— Если бы не война да не приказ командира полка – сроду бы с тобой не полетел, — заявил он Михаилу. — Самолет у тебя – погибшего комэска, причем погиб он из-за тебя!
— Я-то здесь при чем? — поразился Михаил. — Предупреждал я и механика, и инженера полка – двигатель не в порядке, так меня в трусости заподозрили, проверить решили. В чем моя вина?
— Была бы твоя вина, я бы тебя не только ведомым не взял – руки тебе не подал, но как-то оно все равно не так.
Петр махнул рукой и отошел, не желая больше продолжать разговор.
Михаилу тяжело было слышать незаслуженные упреки. Он понимал: только время и его личная храбрость в бою могут снять подозрения и улучшить отношения с боевыми товарищами, другого не дано. И лучше, что Петр сказал то, что думал, а не стал держать камня за пазухой. Ведь многие наверняка думают так же. Кто для них Михаил? Темная лошадка! В запасном полку в остатки прежнего авиаполка влились новые летчики, механики и техники, и во вновь сформированном полку их было большинство. С учетом потерь, из тех, кто знал Михаила еще по полетам на Яках, остались буквально единицы.
Утром их пару послали на разведку за линию фронта. День был знаменательный – 23 февраля, праздник РККА. Но сводки Совинформбюро сообщали неутешительные новости, в основном преуменьшая успехи врага и преувеличивая наши достижения.
На самом же деле немцы под Вязьмой окружили группу наших войск. В «котел» попали 41-я кавалерийская дивизия, 250-й стрелковый полк и некоторые другие части. И потому задачей звена была глубокая разведка – где у немцев резервы и какие силы они сосредоточили на подходе к Вязьме.
После завтрака и получения приказа они вылетели на разведку. Была низкая облачность. Сейчас бы подняться за облака и вынырнуть из них прямо над районом поиска, да только задача эта была невыполнима. Нет на ЛаГГах ни радиополукомпасов, ни других пилотажных приборов, позволяющих лететь «вслепую». Вот и приходится прижиматься к нижней кромке облаков – метров двести от земли. Опасно: сбить могут с земли даже из пулемета, а бронезащиты у ЛаГГа нет, и местность под крылом проносится уж очень быстро, невозможно заметить замаскированную зенитку.
Они проскочили передовую, а дальше маршрут лежал вдоль разбомбленного шоссе – оно должно было все время оставаться слева, как ориентир. Пронеслись над железнодорожной станцией. Михаил успел заметить на пути бронепоезд, а дальше по шоссе – танковую колонну.
Истребители летели низко и быстро – зенитки просто не успевали открыть прицельный огонь.
Дудков покачал крыльями и заложил вираж – видимо, решил пройти еще раз, посмотреть повнимательнее.
На перегоне к станции они заметили еще один, хорошо замаскированный бронепоезд. Он был укрыт сетями, покрашен в белый цвет и потому сливался с заснеженной местностью. Выдал его дымящий паровоз.
Но немцы успели предупредить экипаж бронепоезда по рации, и, когда появились истребители, по ним был открыт зенитный огонь. По ведущему промахнулись, наспех выставив неправильное упреждение, а вот самолету Михаила досталось – по фюзеляжу и крыльям застучали пули.
Секунда – и истребители бы скрылись, но внезапно хлопнул взрыв, разворотило приборную панель. Михаил почувствовал удар в левую ногу. Однако самолет продолжал слушаться рулей, не горел, в кабине не пахло дымом.
На обратном пути ведущий немного изменил курс.
Неожиданно у деревни Дугино они выскочили к немецкому аэродрому, на котором стояли бомбардировщики «Юнкерс-88». Ударить бы по ним из пушек и пулеметов, но приказ был строг: разведка строго по маршруту – и сразу на свой аэродром. Командованию как можно скорее нужны были разведданные.
Левая нога у Михаила немела, управление поврежденным самолетом давалось все с большим и большим трудом. Влево еще как-то удавалось поворачивать машину, поскольку правая нога действовала, а вот вправо… Михаил помогал элеронами самолету, переносил правую ногу к левой педали и, как мог, нажимал. Получалось плохо – мешала ручка управления. Боли Михаил почти не ощущал, но появилась слабость.
Петр понял, что с Михаилом что-то не так, потому что его самолет рыскал по курсу. Дудков перестроился и теперь летел крыло к крылу с машиной Михаила, делая ему какие-то знаки. Но Михаил не мог их понять – все внимание его было сосредоточено на управлении поврежденным самолетом.
