Вновь отключившись от действительности, медленно шел к своему краю веревки. Видимо, мои последние слова пришлись татарину не по вкусу, мне казалось, что я физически ощущаю, как его трусит от злости. Не успел крымский бей дать команду на начало поединка, как татарин пульнул в меня стрелой. Мне даже особо уклоняться не пришлось: почему-то он решил, что я прыгну влево. Ну и что, что я стоял на правой ноге? — всегда можно на ней слегка развернуться, уводя корпус в сторону. Мы все проводили взглядом улетевшую стрелу.
— Сулим, переведи. Я продаю очень хорошую стрелу, которая лежит на моем самостреле, за смешную цену в десять золотых монет. Если кто-то хочет купить, пусть скажет уже, пока я не дошел до копья: потом продавать будет нечего.
Я не спеша двинулся вперед: у меня в запасе было девяносто два удара сердца. Крымский бей начал что-то торопливо говорить. Мой противник что-то кричал, но бей грозным окриком заткнул ему рот. Все-таки он его сын — неуловимое сходство чувствуется. Только папа умнее.
— Он покупает твою стрелу, — перевел Сулим. Сняв стрелу с ложа, подошел и протянул ее крымскому бею. Криво улыбаясь, он отсчитал мне десять золотых. Потом десять золотых отсчитал Айдар. Можно было ехать домой, но мой противник дальше желал моей крови и что-то громко кричал с выпученными от злости глазами.
— Он снова вызывает тебя на бой, бей кричит, что у него больше нету денег выкупать его дурную голову, а тот кричит, что или умрет, или тебя убьет.
— Сулим, переведи: я ставлю шестьдесят монет против его доспеха, что останусь живым после поединка. Бьемся, как прошлый раз. Если согласен, пусть тащит свой доспех.
— Богдан, зачем тебе это надо? Не гневи Бога, жадность до добра не доведет!
Атаману все происходящее не нравилось. Татары были возмущены моим поведением, могли и зарубить ненароком. Но у нас было еще двадцать душ полона и очень важный купец. Тем временем татарин притащил свой доспех и кинул мне под ноги. Шлем зажал, но мы не мелочные. Бросив сверху на доспех свой тяжелый мешок с золотом и окинув этот смешной мир, который мне снится, отсутствующим взглядом, положив новый болт в канавку ложа, я двинулся к краю веревки.
Крымский бей вновь дал команду на начало. Влюбленный в меня татарин не стал сразу стрелять, а медленно двинулся к копью, внимательно наблюдая за моими действиями. В моей голове было пусто, лишь на краю безбрежной тишины застыло сожаление, что не все так чувствуют обстановку, как Керим. Но их нужно учить. Этой благородной работой я и занимаюсь. А за учебу нужно платить. Может, у меня сегодня высокая почасовая оплата, но ведь я рискую. А риск оплачивается по отдельному тарифу. Не найдя в своих действиях ни малейшего отступления от высоких моральных принципов, формирующих стержень моей натуры, я, обрадовавшись, окончательно расслабился и начал слушать вечное НИЧТО, которое знает ВСЕ. Тем более что татарин добрел до копья и изготовился к стрельбе. Прошло двадцать семь ударов сердца. Мы стояли, было холодно, захотелось размяться. Когда я неожиданно присел на правую ногу, выставив левую в сторону, самострел непроизвольно приподнялся в моих руках, и татарин сразу стрельнул, но я уже перекатывался в нижней стойке на левую ногу, и стрела, пролетая, только слегка задела мою правую ногу чуть выше колена. Перекатывался недостаточно низко, чуть приподнял корпус, и нога потянулась вверх. Выхватив кинжал, отрезал от рубахи кусок полотна и, надорвав штанину верхних и исподних штанов, чтобы открыть рану, плотно забинтовал поверх штанины. Прошло пятьдесят два удара сердца. Подойдя к копью, мы стали друг против друга, и я посмотрел в его глаза. Он был спокоен — ярость ушла из его глаз, и страха в них не было. Он держал лук в левой руке, я самострел в правой, за пистолетную рукоятку. Повернул указательным пальцем предохранитель и слегка приподнял самострел, так что он практически уперся в крыло лука.
— Сулим, переведи. Скажи бею, он дал хорошую цену за первую стрелу, вторую даю ему в подарок. — И нажал спусковую планку.
Срезень практически перерезал плечо лука, выбив его из руки крымчака. Может, хоть отсутствие лука успокоит неугомонного поединщика. Не глядя ни на кого, развернулся и пошел обратно, перебирая вдруг потяжелевшими от усталости ногами. По дороге подобрал свой мешок с деньгами и доспех. Доспех мне удалось зацепить лишь двумя пальцами, и он волочился по дороге. Рядом с казаками стоял бей Айдар и о чем-то беседовал с атаманом. Не оставляет попыток что-то выведать, хитрая лиса. Он встретил меня провокационным вопросом. Молодец, первым делом нужно вывести собеседника из равновесия. Но мне это тоже известно.
— Молодец, Богдан, но скажи мне, ты воин или торгаш? — Услышал уже мое имя, Штирлиц, когда атаман ляпнул.
— А ты, бей Айдар? Скажи сперва ты. Ты воин или торгаш?
Это было оскорбление и намек на грубые обстоятельства, но не я первый начал.
— Мы скоро увидимся с тобой, казак Богдан!
Одарив меня ненавидящим взглядом, он развернулся и пошел к крымчакам. Этим он окончательно успокоил мою совестливую натуру, и не без сарказма я ответил ему мысленно: «Ты даже не можешь себе представить, бей Айдар, как скоро это случится».
Глава 12
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ
Холодный осенний ветер легко нашел длинную прореху, вырезанную в моей рубахе, и хозяйничал под ней, пытаясь уравнять температуру моего тела с температурой окружающей среды. Проводить эксперимент, выясняя, насколько быстро это у него получится, не было желания, да и области применения полученных знаний не наблюдалось. Было очевидно, что много времени это не займет — механических часов пока не изобрели, — поэтому поспешил одеться: смысла стоять дальше раздетым не нашлось. Освобождая Ивана от своей одежды, которой перед боем нагрузил его, и выслушивая поздравления казаков — частью искренние, частью с существенной примесью зависти, — прислушивался к негромкому разговору между атаманами и Иваном. Обсуждались условия дальнейшего обмена пленными, договоренные Илларом с крымчаками, на предмет подводных камней. Но даже моей дотошной натуре не нашлось поводов к чему-то прицепиться. В два захода, по десять человек полона и восемь казаков на борту, перевозилась основная масса пленных. Казаки должны были получить деньги за пленных и доспехи на плоту и после этого отпустить пленных на берег. Самой интересной была заключительная часть процедуры. За вторым заходом казаки перетаскивали крымчакам маленькую лодку и оставляли. Главный приз, богатый купец, отправлялся в путь в сопровождении четверых казаков, вооруженных только щитами и саблями. Они останавливались в шестидесяти-семидесяти шагах от левого берега, становились на импровизированный якорь в виде здорового камня, обмотанного веревкой, и ждали двух представителей с деньгами и отцепленным канатом, которые приплывали на лодке. Отцепленный канат крепился к нижней, поперечной доске плота. К противоположному краю плота, к лодке, один из казаков подводил купца, угрожая обнаженным кинжалом жизненно важным органам пленника. Получив и переправив напарникам деньги, отпускал купца на лодку. Плот снимался с якоря и перетаскивался лошадьми и оставшимися на берегу казаками на правую сторону, а четверо на плоту имели свободные руки, чтобы защищаться щитами в случае вражеского обстрела.
