– Завтра у меня все атаманы соберутся дела обсудить. Обещал я им на Масленицу по два бочонка меду. Хотят с тобой потолковать. Все им невдомек, что ты про крепости и корабли сказываешь и зачем они нужны. О видениях твоих тоже поспрошать хотят. Чтобы в полдень у меня был.
– Буду, батьку.
Прошлый раз не получился разговор у меня с атаманами – вернее, немного не о том поговорили; теперь народ уже конкретно знать хочет, на что общественные деньги тратить хотят, – какие на хрен крепости и корабли, если казакам выпить не на что. Одни мы так кучеряво зимуем – у других половины народу дома нет, пошли наниматься – не удивлюсь, если помогают полякам Витовта бить в Гродно. Хотя должна бы осада давно уже закончиться. Надо в Киев ехать строителей нанимать на следующий сезон, там заодно последние политические новости узнаю.
На первую пробу изготовления бумаги нас собралась целая толпа. Пробовать решили у меня дома – батя в кузне, мать в винокурне, малявка у подружек, хата полностью в нашем распоряжении. В наличии имелось мелкое квадратное сито, две ступки, в которых была гомогенная масса цвета детской неожиданности. Цвета в ступках несущественно отличались желтизной, но это были вариации вышесказанного. Было у нас десятка два нарезанных кусков холстин, два деревянных валика: один – помассивней, для прокатки бумаги, второй – потоньше, клей наносить. Достаточно жидкий столярный клей и деревянная посудина типа маленького корыта, чтобы второй валик в клей макать, тоже имелась в наличии.
Теорию, как делали бумагу в Европе, Китае и Японии, нам еще в школе очень подробно учитель истории рассказывал. Любил он Средние века, диссертацию хотел писать, но в то время как-то больше котировались работы по истории партии, – так и попал он к нам в школу. Как причудливо сплетает нити судьба: выбери он другую эпоху для диссертации – так и не знал бы я, как бумагу делать.
Сделано вроде все нами было по теории, но на всякий случай решил из камыша сегодня не пробовать – посмотрим, что из более надежных материалов выйдет. Первым делом развел изготовленную моими орлами суспензию до состояния жидкого киселя. Они когда стебли перетирали, им погуще надо было консистенцию. Потом ковшиком налил этого киселя в мелкое прямоугольное сито и дал стечь. Помнил, что встряхивать это дерьмо считается настоящим искусством: китайцы – те как-то плавно встряхивали, сказывалось, видно, влияние ушу. Японцы – те, наоборот, энергично встряхивали, оно и понятно: в карате плавные движения отсутствуют напрочь. Встряхнул и я. По-русски, по-другому не умеем.
Получилось не очень: некоторая часть оказалась на мне, вместо того чтобы в сите сидеть. Придется фартук изобретать. То, что осталось, перевернул на кусок холстины, вторым быстро накрыл сверху, чтобы никто не увидел, что получилось, – и начал яростно раскатывать большим валиком. Немного успокоившись, повторил свои действия, но уже ближе к китайской школе. Перевернув полученное на холстину, не стал сразу прятать: заготовка вышла намного однородней и равномерней первой, но мокрая и толстая. Накрыв ее, чтобы не видеть, раскатав и положив, как есть, в холстинах, сверху на первую, начал сызнова. Набирал то больше, то меньше, встряхивал то по-японски, то по-китайски. Народ смотрел на это и потихоньку дурел – видно, они и представить себе не могли, сколько всего разного можно с дерьмом делать. Когда холстины кончились, накрыл стопку куском толстой доски, специально отпилил, и крикнул всем:
– Навались! – и прижал ею стопку.
Обрадованный народ бросился мне помогать: всегда приятно, когда ты можешь сделать что-то знакомое и полезное.
После этого мы прямо с холстинами повесили ЭТО сушиться. Народ начал меня яростно расспрашивать – что же это мы такое делаем и как оно нам поможет бить врагов. Я им ответил максимально откровенно:
– А хрен его знает. Но монет нам за это дадут.
– Кто даст?
– А хрен его знает.
Разговор как-то сам собой заглох. Ребята интуитивно почувствовали, что надо помолчать, иначе вновь две недели будут толочь дерьмо в ступе, а это труднее, чем воду. Подождав, когда те, что ближе к печке, высохнут, положил на стол и с волнением снял верхнюю холстину. На что я сразу обратил внимание – так это на то, что цвет практически не изменился. Решив сначала все сделать по теории и лишь потом решать, что это такое получилось, макнул второй валик в клей и прошелся по листку.
Высушив лист, начал думать: можно ли то, что держу в руках, назвать бумагой? Если писать на этом продукте пока вряд ли можно, тут еще пробовать и пробовать, то для некоторых других целей вполне подходит, так что смело можно эксперимент считать удачным. Для каких целей мне придется использовать основную массу полученного продукта, я благоразумно промолчал…
Человек, который две недели, как проклятый, наяривает каждый вечер колотушкой, испытывает эмоциональную привязанность к результатам своего труда, и нельзя его травмировать.
Выбрав пару листов более-менее равномерной фактуры и проклеив их, как положено, с двух сторон, с удивлением обнаружил, что на них даже писать можно. Чернила изготовил черные. Толченый уголь, вода, немного клея, самогонки и белой глины. Написав каждому на куске листа его имя, роздал ребятам такой сувенир на память о первой бумаге, которую мы изготовили.
То, что она была желтой, меня не волновало: как-то бабы нитки отбеливают – придумаем, как бумагу отбелить, пергамент тоже желтоватый выходит. А вот равномерность и тонкость листа – тут уж действительно только тренировка того, кто с ситом работает. Недаром учитель рассказывал: очень почетная профессия была. Результат работы многих людей зависел от его мастерства, ну и расход материала тоже немаловажный фактор. Тут как с луком – пока шишек не набьешь, не научишься.
Напрасно я про лук вспомнил: сразу настроение испортилось. Собрав стрелы, пошел к Кериму. Тренироваться и получать свою порцию палок. Но дело двигалось. Объединенное сознание оказалось очень способным к учебе, особенно при постоянном давлении неотвратимых палок.
Зря розги в школе отменили в наше время – предки не дураки были, умели создавать стимулы к плодотворной работе. Насколько я знаю, в определенных элитных английских учебных заведениях до сих пор и палок могут дать, и в карцер посадить, и никто это не думает отменять.
В субботу меня допрашивали атаманы. То, что рассказал, им не очень понравилось. Централизация раздробленного Литовского княжества, его уния с Польшей создавали серьезную угрозу независимости, но атаманы согласились, что формальная вассальная клятва Витовту – меньшее из зол. Перспектива, что через восемь с половиной лет Орда разгромит все, а на опустошенную землю хлынут поляки, насаждая католицизм и загоняя в кабалу всех, кто остался в живых, заставила их скрипеть зубами.
– Крепости – оно понятно, но зачем нам ладьи строить?
– Ладьями Днепр перекроем, не дадим басурманам переправиться, если что.
Тут возник спор – некоторые отстаивали точку зрения, что, сделав большие плоты и пустив коней вплавь, татары все равно переправятся; другие над ними смеялись и доказывали, что, перекрыв ладьей путь плоту, всех из луков перебьешь под защитой высоких бортов. Я про пушки не рассказывал – когда будет что показывать, тогда и поговорим. Сам склонялся к тому, что без пушек от одних ладей толку мало будет. С плота под защитой щитов тоже из лука стрелять можно. А кто лучше стреляет – так в этом пункте с татарами лучше не соревноваться.
