В Москве Михаил был очень доволен прекращением татарских набегов. Преследования казаков были прекращены, их торговле дан зелёный свет, то есть они были полностью освобождены от государственных налогов и податей (но не от воеводских и приказных поборов, естественно). Князь Черкасский добился ещё одного оказания помощи «донским казакам и запорожским черкасам». Форсируя при этом строительство Белгородской оборонительной линии на юге.
Однако в самой России было не всё так уж хорошо. Экономика по-прежнему с большим трудом восстанавливалась после неудачной Смоленской войны. Уровень управления страной не мог вызвать восторга у самого благожелательного постороннего человека. Всеобщее мздоимство, продажность чиновников, неразумность многих действий правительства вызывали осложнения в отношениях с торговым и ремесленным людом городов, крестьянами в сёлах. То и дело вспыхивали бунты. Полки нового строя, показавшие высокую боеспособность, формировались слишком медленно. На дорогах, даже в Подмосковье, шалили разбойники. Так что излишняя осторожность Михаила во внешних делах имела под собой немалые основания. Память о недавней Великой смуте заставляла его быть осмотрительным.
В прикубанские степи пришли отряды калмыков. Разведывали, стоит ли сюда переселяться, хорошие ли здесь места. Впрочем, решить окончательно мог только тайша Хо-Урлюк, некоронованный король потенциальных переселенцев. Среди его сыновей уже бурлили вражда и ненависть. Каждому хотелось единолично наследовать великому отцу.
Черкессия, существовавшая как единое пространство людей, осознававших свою общность, на казацкое вторжение отреагировала вяло. Не было там единого государства, местная вражда для слишком многих значила больше, чем обида каких-то посторонних адыгов врагами извне. Да и не воспринимало пока местное общество казаков врагами. Призывы о помощи из разоряемых ими мест мало кого здесь взволновали. Но даже та малая часть уорков, откликнувшаяся на этот призыв, создала для захватчиков в Темрюке и его окрестностях огромные проблемы. Атаманам нужно было срочно искать среди местных племён союзников, и они это делали.
Дела морские и подводные
Азов, страдник 7146 года от с.м.
Уже по пути обратно Аркадий вспомнил то важное, что всё время ускользало от его внимания. Немалую часть прошлой ночи (или позапрошлой? Нет… всё-таки, кажется, прошлой… или… да какая, в конце концов, разница?) ему довелось пьянствовать с тем самым голландцем, который взялся строить корабли казакам.
«Нормальным мужиком оказался этот Ван… Ван… чёрт! Нет, точно не Ван Бастен. И не Ван Хелен. Смешно как-то его называли… не помню. Но доподлинно не Ван Зайчик! Ладно, потом вспомню».
За чарочкой-другой, точнее… да какая разница, сколько было выпито тех чарочек? Главное, они хорошо посидели и поговорили. Голландец рассказал попаданцу о крайне большой неприятности. Строить корабли в Азове было практически не из чего. Сухая древесина, вся без остатка, была использована им для закладки двух шхун и неведомого Аркадию флейта.
«Господи, да как же его зовут?! Чёрт побери! – по-прежнему не слишком религиозный Аркадий не задумываясь обратился сразу к обоим сверхъестественным антагонистам. – Хрень какая! Десять раз его переспрашивал, ты ничего не путаешь? Флейта – это музыкальный инструмент, типа дудочки, как, спрашиваю, на ней можно плавать? Да ещё воевать! Разве что увидят турки казака, плывущего на дудочке, и со смеху поумирают. Может, говорю, фрегат? А он в обиду. Фрегат, говорит, это морская птица с паршивым характером. Или так можно обозвать почти любой военный корабль. Никто кораблей такого типа не строит, потому как нету такого типа».
Попаданец опять остро пережил вчерашний (или позавчерашний?) спор. Сомнений в высоких профессиональных знаниях судостроителя у него не было. Болтуна казаки быстро бы разоблачили, и судьбе его позавидовал бы разве что подвергаемый особо мучительной казни. Но голландец ничего не знал о фрегатах, зато с восторгом рассказывал о флейте.
«Чёрт их знает, торгашей хреновых. Может быть, у них принято называть фрегаты флейтами. Судя по описанию, большой, но меньше галеона, с тремя мачтами, хорошее пушечное вооружение можно установить. А главное, соотношение длины с шириной пять к одному, а то и больше. Да я по его описаниям в этот корабль влюбился!»
Аркадия здорово раздражали сдерживавшие ход казацкой эскадры турецкие торговые суда. Пузатые, неповоротливые, медленные. Были среди них и вёрткие, быстрые, но крайне малотоннажные. Каторги-галеры также не радовали. Конечно, со скоростью на вёслах у них был порядок, быстрее только чайки-струги, да и то только против ветра. Но на бескилевые суда, с гребцами на нижнем ряду, не поставишь серьёзную артиллерию, да и боезапас помещается на неё чисто символический. Хотелось чего-то более солидного и смертоносного. И красивого. Ну нравились попаданцу клипера и фрегаты! И знал он, что ближайшее будущее именно за подобными судами.
«Чего-то я отвлёкся. Не надо нам кораблей из сырой древесины! В крайнем случае можно, конечно, построить из того, что есть, порубить дубы на гробы, как Пётр. Чтоб вскорости пустить их на дрова. Да нет у нас такого аврала. Главное, я ведь знаю, где добыть сухие доски для достройки заложенных голландцем кораблей! Надо просто разобрать пару галер. Мы их нахватали больше, чем способны сейчас обеспечить экипажами. А команды ведь ещё и кормить надо! Причём хорошо кормить, иначе гребцы и у нас дохнуть от тяжёлой работы будут».
Аркадий невольно повернул кисти рук ладонями вверх. Кровавые мозоли с них никуда не делись. Казаки гребли все, по очереди, непривычным к гребле новичкам приходилось туго. Нытики же и слабаки у казаков не приживались, тягости приходилось переносить без стенаний. Жалеть себя вслух было прямым путём к обидной кличке и потере уважения. Здесь предпочитали над собой и друзьями подшучивать. Домой он направлялся от кузнеца, после проверки переданных ему Дмитрием Чёрным пуль. Злой, расстроенный, почти в отчаянии. Только три из десятка пуль летели, как положено, по прямой. Ещё парочка отклонялась умеренно, можно было надеяться подправить их (надо будет подработать моим напильником), остальные были откровенным браком. Две вообще в связки тростника, прислонённые к песчаному обрыву, не попали, еле потом их из песка выкопал.
«Это-то при стрельбе с десятка метров! А он их ещё хотел продавать по десять акче. Да «благодарные» потребители его потом бы на мелкие кусочки пошинковали, никакое берсеркство ему не помогло бы».
Пришлось Аркадию, закончив испытания, идти к Чёрному и объяснять, что, видимо, в кузне такие вещи лучше на продажу не делать. Для их производства, наверное, точные станки нужны. Пригласил заходить к ветряку, посмотреть, как там наши примитивы работают, пообещал подумать, чем такие пули заменить можно. Договорились, что Аркадию Дмитрий некондицию поправит, себе пули для личного употребления делать будет, а с продажей погодит.
Попаданец возвращался домой рано, в относительно приличном состоянии. Боль в руках, спине и голове, можно сказать, несущественная мелочь. И не то привык за последнее время терпеть. Однако настроение у него было ниже плинтуса. Ещё одно предложение накрылось медным тазом. Ничего толкового в голову не приходило. К большой войне казаки по-прежнему были не готовы, как бы ни гонорились. Тыла у них всё ещё не было, а построить промышленность за несколько лет… фантастика в соседнем отделе. А отдел тот в нескольких сотнях лет отсюда.
