— Мне неспокойно, когда ты так далеко, — говорил
он, — для меня было бы лучше, если бы мы жили вместе. Ты не хочешь
переезжать в Томилин — ладно, я готов перевестись на службу в Костровск, но ты
ведь и этого не хочешь.
— Не хочу, — улыбалась в ответ Римма
Петровна, — мы не должны жить вместе, это помешает тебе вести нормальную
личную жизнь.
Но с «нормальной личной жизнью» у Ильи Вторушина никак не
складывалось, женщин он боялся почти панически, строить отношения с ними не
умел, не знал, как подойти, как заговорить, как повернуть разговор в нужное
русло, не говоря уже о том, как сделать так, чтобы его не отбрили при первом же
поползновении к телесному контакту. Был Илья слишком громоздким, полным,
отечным — в мать и бабушку, — неуклюжим и искренне считал себя совершенно
непривлекательным и не могущим рассчитывать на доброе отношение со стороны
молодых женщин. У него, конечно же, за тридцать два года жизни случались
романы, но все они заканчивались тем, что его бросали, и это еще больше
подкрепляло его уверенность в собственной непригодности к этой самой
«нормальной личной жизни», о которой так мечтала Римма Петровна.
Римма Петровна, такая же полная и грузная, как ее внук,
ждала Илью к ужину. Она с удовольствием готовила и всегда старалась побаловать
внука обильной вкусной едой, такой, какую он сам себе не приготовит и ни в
каком общепите не попробует.
— У Татьяны был? — спросила она вполне
доброжелательно, не допуская ни единой нотки осуждения.
Илья молча кивнул в ответ.
— Ну, как она? Убийство матери так и не раскрыли?
Хозяйка салона «Релакс» Татьяна Корягина была дочерью той
самой Галины Ильиничны Корягиной, труп которой с разбитым зеркалом на груди и с
вырванной из уха серьгой был найден в марте прошлого года в Томилине, о чем
бабушка Ильи Вторушина была, конечно же, осведомлена. Сам массажный салон
«Релакс» на деле был обыкновенным борделем, правда, очень и очень приличным и
недешевым, а его владелица, в прошлом проститутка, — «мамкой», но это
обстоятельство отнюдь не мешало добросердечной Римме Петровне сочувствовать
Татьяне по поводу трагической гибели ее матери. Сказать, что Татьяна Корягина
очень уж переживала, было никак нельзя, к смерти Галины Ильиничны она отнеслась
более чем равнодушно, во всяком случае, так казалось любому стороннему
наблюдателю. Она не рвала на себе волосы, не билась в истерике, не плакала и не
посещала кладбище в Томилине, ограничившись лишь присутствием на похоронах.
После ужина занялись фотографиями. Римма Петровна достала
пухлый конверт с отпечатанными в фотоателье снимками, сделанными во время их
последней поездки: перед самым Новым годом они с Ильей ездили на три дня в
Амстердам, гуляли вдоль каналов и наслаждались в музее полотнами великих
голландцев. Несмотря на комплекцию, возраст и многочисленные болезни, Римма
Петровна была заядлой путешественницей, ей хотелось посмотреть и египетские
пирамиды, и Вестминстерское аббатство, прогуляться по Елисейским Полям,
притронуться к камням Колизея, увидеть знаменитую Ронду и посидеть на лавочке в
парке Гуэль, и Илья готов был возить свою любимую бабулю всюду, куда ей
хотелось. Он никогда не отпускал ее одну, сопровождал на каждой экскурсии, а
если поездка оказывалась трудной — брал напрокат машину: у Риммы Петровны были
больные ноги. Еще в те времена, когда денег у Ильи было совсем мало, они ездили
в самые дешевые туры, на автобусах, и он сидел рядом с бабушкой, ни на минуту
не испытывая раздражения или неудовольствия. Красоты и достопримечательности
его совсем не интересовали, путешествовать он не любил, но сама мысль о том,
что бабушке это нравится, что она получает удовольствие и радуется, делала его
счастливым.
Они принялись раскладывать фотографии на большом столе и
группировать их тематически, затем из каждой группы выбирали самые удачные
снимки и вставляли в альбом, формулировали надписи, сверяясь с блокнотом, в
который Илья заносил пояснения экскурсоводов, чтобы потом ничего не забыть и не
перепутать, потом Илья четким красивым почерком, почти печатными буквами
вписывал в альбом рядом с фотографией дату, место и комментарии. На каждое
путешествие они заводили отдельный альбом, и не беда, если в нем оставались
пустые страницы, зато в фотографиях всегда царит идеальный порядок, и легко
можно было найти при необходимости любой снимок. Но, надо заметить, пустые
листы в альбомах оставались редко: они действительно очень много
фотографировали, стараясь запечатлеть каждую деталь, каждую мелочь, передать
каждое впечатление. Глядя на Римму Петровну, склонившуюся над разложенными на
столе снимками, Вторушин с нежностью думал о том, как ему повезло, что у него
есть такая замечательная бабушка — самая лучшая женщина на свете, и если бы ему
довелось встретить такую женщину, он бы непременно на ней женился.
— Илюшенька, тебе пора собираться. — Римма
Петровна посмотрела на часы и направилась в сторону кухни. — Я тут ничего
трогать не буду, приедешь в следующий раз — и мы вместе доделаем альбом.
Одевайся, а я пока соберу тебе покушать, чтобы ты утром позавтракал.
Уезжать Илье не хотелось, он любил бывать в этом доме, любил
ночевать здесь, среди мебели и предметов, окружавших его в раннем детстве. И
вообще, он любил бабушку и старался проводить рядом с ней как можно больше
времени. Он представил себе заснеженную дорогу из Костровска в Томилин,
шестьдесят километров одиночества, темноты, стоящих вдоль обочины деревянных
убогих домишек и голых деревьев, свою холостяцкую квартиру, стерильно чистую,
педантично прибранную и уныло пустую, и невольно поежился. Здесь так хорошо,
тепло, уютно, фотографии на столе напоминают о недавней поездке и о том
счастье, которое он всегда испытывал, видя горящие от возбуждения и восторга
глаза Риммы Петровны, и бабушкин мягкий голос журчит, внося в его душу
успокоение.
— Я останусь, — сказал он, заполняя очередную
страницу альбома, — поеду завтра с утра.
— Ты не выспишься, — мягко заметила Римма
Петровна, подходя к нему поближе. — У тебя тяжелая работа, тебе нужно как
следует высыпаться.
— Рядом с тобой я сплю лучше.
— Рядом со мной ты спишь мало, — засмеялась
она. — Мы же с тобой как маньяки, все разговариваем, разговариваем, не
можем остановиться. Если ты останешься, мы опять проболтаем часов до двух, а то
и до трех, я же знаю. А тебе нужно отдыхать.
Илья взял ее за руку, поднес мягкую, пухлую, покрытую
пигментными пятнами кисть к своей щеке, прижался губами к пальцам.
— Римуля, я тебя обожаю. Мне так хорошо здесь, я душой
отдыхаю. Я останусь, а утром ты меня накормишь вкусным горячим завтраком, и я
поеду на работу совершенно счастливым.
Тут Вторушин несколько покривил душой. Завтра он ни при
каких обстоятельствах не поедет на работу в хорошем расположении духа. Вчера
начальник уголовного розыска предупредил его и Диму Федулова, что из Москвы
приезжает какая-то фифа, которая собирается учить их, как надо раскрывать
преступления. И ладно еще, если бы она была мужиком, знающим и опытным опером
из министерства, который помог бы им в деле о двух таинственных трупах, но ведь
это не мужик, а баба, и вовсе не из министерства, а вообще из частного
агентства. Можно себе представить! Что эта баба будет здесь делать? Совать нос
во все подряд? Давать «дельные», с позволенья сказать, советы? Нарядами
сверкать? У нее небось одни только часы, как три автомобиля, стоят. Будет
разговаривать с ними сквозь зубы, глядеть свысока и нести такую ахинею, что уши
завянут.
