— Какой кружок?
Полосухин порозовел и опустил глаза, потом поднял их, и
Настя увидела на его лице вызов.
— Вышивание. Я же говорил вам, что люблю вышивать. Вот
и веду кружок. А что? Вы считаете, что для мужчины это стыдно?
— Да ну что вы, что вы, — поспешно разуверила его
Настя, — ничего подобного я не думаю.
Валерий Васильевич оказался далеко не таким любителем
поговорить, как его приятельница Муравьева, и потребовалось куда больше
времени, чтобы вывести беседу в нужное русло и перейти к обсуждению убитых
женщин.
Про Аиду Борисовну Полосухин рассказывал с восхищением и
восторгом: и красавица она была, и умница, и характер золотой. Много знала,
много умела. А какие сказки она сочиняла! А какие блюда готовила! А каких кукол
шила! И с детишками общаться умела, они в ней души не чаяли. Единственный ее
недостаток, по мнению Полосухина, состоял в том, что она не любила и боялась
собак. К кошкам в приют для бездомных животных ходила, навещала их, даже, если
надо, могла сама уколы им делать, а к собакам даже не подходила. Вот об этом
Валерий Васильевич очень сожалел, он сам собак любит, и если бы у него было
свое жилье, он бы непременно из приюта парочку взял бы, а то и трех.
Он признался, потупив глаза, что был влюблен в Аиду
Борисовну, но безответно. Аидочка была очень приветливой и доброжелательной, но
дистанцировалась от Полосухина, знаки внимания принимала, но не поощряла его,
жалела, сочувствовала. Валерий Васильевич ситуацию оценивал трезво и понимал,
что он ей не нужен.
— Куда мне до нее, — со вздохом заключил
он. — Я все понимал. Но ведь сердцу не прикажешь, правда? Очень я по ней
горевал. Очень. Но что поделаешь, надо пережить и идти дальше.
Что касается Галины Ильиничны Корягиной, то Настя ничего
нового не услышала, рассказ Полосухина практически полностью дублировал слова
Елены Станиславовны Муравьевой, только был более сдержанным и без ярких
эпитетов. Полосухин подтвердил, что Аиду Борисовну Корягина не любила.
— Может быть, она ревновала? — спросила Настя.
Полосухин ужасно смутился, покраснел и забормотал, что так
говорить с его стороны нескромно… неприлично… но, кажется, так оно и было.
Настя решила идти напролом, в конце концов, чего стесняться? У нее есть
задание, это ее работа, и работу надо выполнить.
— Валерий Васильевич, а вам не показалось, что Елена
Станиславовна тоже ревновала вас к покойным дамам?
Полосухин не знал, куда девать глаза.
— Можно подумать, что я какой-то… Вы не думайте… Я же
ничего… Но, кажется, она тоже… Это слишком самоуверенно с моей стороны…
— Да перестаньте, Валерий Васильевич, — Настя
улыбнулась и махнула рукой, — вы интересный мужчина в расцвете сил, одинокий,
чего удивляться тому, что на вас положили глаз одновременно несколько женщин?
Это нормально, и не нужно этого стесняться. Я уже подробно разговаривала с
Еленой Станиславовной и знаю ее мнение о покойных. А не можете ли вы мне
сказать, как они сами относились к Елене Станиславовне?
— А вам зачем? — вдруг насторожился
Полосухин. — Вы же социолог, вам про адаптацию нужно…
— Так это и есть про адаптацию, — очень серьезно
ответила Настя. — Трудовая деятельность закончилась, и все интересы
человека переходят в межличностную сферу. Теперь самым главным становится, кто
что сделал, кто что сказал, кто как посмотрел. И мне важно выяснить, как
меняется при этом отношение к другим людям.
Она врала наобум святых, надеясь только на то, что ее
уверенность и напор не позволят Полосухину ни в чем усомниться.
Выяснилось, что Галина Ильинична называла Муравьеву
прозападницей и говорила, что по ней плачут сталинские лагеря, что она не любит
свою Родину, а любит западную культуру, где один сплошной разврат и растление,
и называла старой блудницей. А Елена Станиславовна, в свою очередь, за глаза
называла Корягину кондовым продуктом советской системы, которая сделала карьеру
по партийной линии, привыкла всем очки втирать и командовать, привыкла, что ее
все боятся и все получается, как она хочет, потому что связываться с ней и
перечить — себе дороже. Что она тупая и необразованная и одевается как
кикимора. Когда она допускала подобные высказывания при Аиде Борисовне, та
миролюбиво отвечала: «Оставьте Галю в покое. Она несчастный человек.
Единственное, что приносит ей радость, это власть и возможность подчинять себе
людей. Она не умеет получать удовольствие ни от чего другого. Ее можно только
пожалеть».
Об Аиде Борисовне Муравьева тоже ничего доброго не говорила…
— Вот вы знаете, например, что Аидочка ездила в
Канаду? — спросил Валерий Васильевич.
Настя, конечно, знала, но сделала вид, что слышит впервые. И
в самом деле, откуда бы ей об этом знать, если она социолог?
— Так вот, — продолжал Полосухин, — она
никогда по собственной инициативе про Канаду не рассказывала, не кичилась этим,
не то что Леночка, которая при каждом удобном случае вспоминала, что жила в
Италии. Леночка, бывало, начнет расписывать прелести западного образа жизни и
обязательно к Аидочке апеллирует, мол, Аидочка, согласись, что там лучше. Ты же
своими глазами видела, подтверди, что я права.
— А Аида Борисовна что отвечала?
— Она говорила: «Ах, Леночка, людские страсти и пороки
везде одинаковы».
— А Елена Станиславовна что?
— А она обижалась, поджимала губы и говорила: «Конечно,
Аидочка, тебе виднее, ты всю жизнь только с пороками и людской грязью дело
имела, откуда тебе знать, что такое настоящая культура». Вот так они и
собачились постоянно.
Разговоры с Муравьевой и Полосухиным оставили у Насти
странное ощущение гадюшника. Надо же, пенсионеры развели между собой такое
варево из взаимной неприязни! И при этом называли друг друга Леночкой, Галочкой
и Аидочкой. Куда там молодым до них!
Что же касается самого Валерия Васильевича, то Настя по
некотором размышлении пришла к выводу, что он — обыкновенный прилипала. Женился
на женщине аккурат накануне ее отъезда в Германию, ясно ведь, что не просто так
женился, а исключительно ради того, чтобы жить на вполне достойном социальном
пособии и не работать. Трудно поверить, что он ее по-настоящему любил, если
знал, что она тяжело больна, и при этом позволял ей медленно и неуклонно
убивать себя, то есть не просто равнодушно взирал на нарушения диеты, но еще и
поощрял, и радовался. На диване полеживал, вышивал и смотрел телевизор. Ему
что, в голову не приходило, что она может умереть от такой жизни? Он что, не
думал, как будет жить, когда ее не станет? Одним словом, этот «замечательный,
спокойный, вежливый и достойный во всех отношениях» Валерий Васильевич
Полосухин просто-напросто инертный, безынициативный, ленивый и не особенно
умный человек. Надо же, а Елене Станиславовне он так нравится! Неужели она
всего этого не понимает?
Настя вернулась во флигель, разделась, открыла компьютер,
чтобы записать новые сведения, и обнаружила на консоли тонкую, большого формата
книгу в яркой обложке. Она взяла ее, повертела в руках. Это был сборник сказок
Аиды Павловой. Рядом лежала записка от Тамары: «Настенька, извините, что зашла
без разрешения. Я подумала, что вам это может быть любопытно. Т.В.».
