— Сука, — подтвердил Костя. — Старая уже,
ветеринар сказал, лет тринадцать-четырнадцать. Трудно будет пристроить, если
только на дожитие.
— На… что? На дожитие?
— Ну да. Ясно же, что она долго не проживет, так что
те, кто берет собаку, чтобы иметь верного друга, ее не возьмут. Зачем нужен
друг, которого вот-вот хоронить придется? Только лишние переживания. Но есть
люди, которые сознательно берут на дожитие, понимают, что скоро конец, но
хотят, чтобы животина провела последние дни в тепле и сытости. Таких мало. Но
встречаются.
— Понятно, — протянула Настя. — А у этой
собаки есть шанс?
— Маловато. На дожитие в основном берут старики, а она
слишком большая для стариков. Наверное, здесь будет доживать.
— Какой она породы?
— Никакой. Помесь дворняги и русского терьера, так
ветеринар сказал.
— Наверное, умная.
— Дворняги все умные, — усмехнулся Костя. —
Вот отдохнет пару дней, поест от пуза, согреется, мы ее сфотографируем,
разместим фото на сайте, текст пожалостливей сочиним, может, ей повезет,
найдется добрая душа. Хотя вряд ли.
Настя еще раз остановилась, на этот раз возле вольера, в
котором возились трое пятнистых черно-белых котят.
— Какие хорошенькие!
— Ну, с этими-то проблем не будет, — махнул рукой
Костя, — их вмиг разберут, хорошие, здоровые, их даже особо лечить не
нужно, только блох вывести и проглистогонить.
— Что сделать? — не поняла она.
— Глистов выгнать.
Они вернулись к двери и собрались уже было выходить наружу,
но Настя внезапно остановилась и оглянулась на вольер со старой собакой.
— Подождите минутку, — попросила она и пошла к
вольеру.
Собака без имени по-прежнему лежала, положив морду на лапы,
но, когда Настя подошла, подняла голову и посмотрела ей прямо в глаза
печальными темно-ореховыми глазами. «Зачем ты здесь? — словно спрашивал
этот взгляд. — Чтобы дать мне надежду, которой не суждено сбыться?» Насте
вдруг стало неловко, и она быстро отошла.
От зверинца тропинка вела к аллее, начинающейся от паркового
фасада главного дома и тянущейся до самой реки.
— Здесь летом красиво, — голос Кости стал чуть
оживленнее, — липы такие густые. Отсюда зимний сад хорошо виден. И
ступеньки каскадом. Иногда я пытаюсь представить себе, как дамы в кринолинах
спускались по ступенькам и шли по аллее к ротонде, а потом вспоминаю, что здесь
все отреставрировали и вообще переделали при советской власти.
— Ну, ступеньки-то, наверное, те самые, —
неуверенно предположила Настя. — А здесь и ротонда есть?
— Да, мы как раз к ней идем.
Они медленно шли от дома в сторону реки, и воздух буквально
с каждым шагом становился все более холодным и сырым.
— Вот, слева ротонда, а справа часовня. При советской
власти ее полностью разрушили, а теперь восстановили.
— А зачем? Разве Андрей Сергеевич верует?
— Этого не знаю, — сухо ответил Костя, — а
многие наши гости сюда захаживают. Кто помолиться, кто просто в благостной
тишине постоять.
— Костя, а вам не скучно здесь работать? —
спросила Настя. — Ведь кругом одни пенсионеры. Неужели вы не смогли найти
работу повеселее, чтобы вокруг были ваши ровесники, чтобы вам было с кем
пообщаться?
— Мне и здесь неплохо, — буркнул он.
Но такой скупой ответ Настю Каменскую устроить не мог. Ей
нужно было вывести разговор на гостей клуба, чтобы постараться собрать еще
какую-нибудь информацию, которая, возможно, ускользнула от Тамары, ведь Тамара
здесь не так уж давно, всего несколько месяцев, а Костя — старожил. И при этом
следовало строго держаться легенды о том, что Настя — социолог, то есть
изобретать для своих вопросов благопристойные предлоги.
— Ну да, здесь тоже, наверное, не скучно, —
изображая задумчивость, проговорила она. — Вот вы упомянули, что у вас в
прошлом году старушку убили, а мне вчера рассказывали, что у вас тут не одну, а
двух старушек убили. Интересно, за что?
— Всем интересно. — Костя никак не демонстрировал
готовность разговориться. — Только никто так и не знает, за что их убили и
кто это сделал. В часовню будете заходить?
— Буду, — решительно кивнула Настя, которая уже
снова успела основательно промерзнуть. — Я, правда, ничего в церковных
правилах не понимаю. Шапку надо снять?
— Только мужчинам. Женщины должны быть с покрытой
головой.
— А ничего, что я в брюках?
— Ничего. Зима, холодно. Господь простит.
Настя с интересом взглянула на него.
— Вы воцерковлены?
— Я? — Костя, казалось, страшно удивился. — С
чего вы взяли?
— Ну, вы так сказали: «Господь простит»…
Он смутился и отвел глаза.
— Нет, я тоже мало что понимаю. Просто захожу сюда
часто, свечку поставить, помолчать. Я…
— Да, — поспешно сказала Настя, — я в курсе,
мне рассказывали, что у вас несчастье.
— Тогда вы тем более должны понимать, почему я здесь
работаю. — Он вошел в часовню первым и остановился прямо у входа,
прислонившись к стене. — Здесь нет детей и практически не бывает молодых
женщин, здесь ничто не напоминает мне… Ну, вы понимаете.
— Да, — повторила она, — конечно.
Настя надеялась здесь отогреться, но ничего не вышло: ей
очень быстро стало не по себе, как всегда бывало, когда она заходила в храмы, и
захотелось уйти. «Наверное, это оттого, что я некрещеная, — подумала
она. — Если бы меня крестили, мне было бы в храме хорошо и спокойно, а так
я чувствую себя воровкой, забравшейся в чужой дом. Я не имею права здесь
находиться. А может, дело в том, что я не верую? Или верую, но как-то не так?»
Они снова оказались на аллее и продолжили движение в сторону
реки. Воздух делался все более промозглым, и у Насти начало перехватывать
дыхание при каждом вдохе.
— А вообще в городе есть чем заняться, помимо
работы? — спросила она.
Костя пожал плечами.
— Не знаю, мне это не интересно.
— Вы что же, нигде не бываете? — искренне
удивилась Настя.
— Нет, я все время провожу здесь, в усадьбе. Мне не
хочется выходить, там нормальная жизнь, там женщины, дети, семьи… Мне тяжело на
это смотреть. А здесь я работаю, читаю, вожусь с компьютерами, смотрю телик или
кино какое-нибудь скачаю. Мне нормально. Да и свободного времени, в общем-то,
немного, клуб открыт с десяти утра до десяти вечера, и работа у меня всегда
есть. Я постоянно нахожусь или в компьютерном зале, или в кабинете на втором
этаже, и все время у кого-то проблемы, затруднения, что-то не получается,
кто-то забыл, как надо делать…
