«Вот поэтому вы и убийства не раскрываете, — с тоской
подумала Настя. — Вы не вникаете, не связываете одно с другим, ничего не
запоминаете и ничем не интересуетесь».
— Мне стало известно, что Алла Ивановна была близка с
Еремеевым, — сухо сказала она. — И кроме того, она в силу профессии
должна неплохо разбираться в психопатологии, если таковая у Еремеева имеется.
Поэтому мне нужно обязательно с ней поговорить. Вы можете помочь ее найти и
связаться с ней?
— Да, конечно, — удрученно пробормотал
Дмитрий, — я ее найду.
Насте вдруг стало жалко его, такого большого, сильного и
такого смущенного и словно раздавленного собственной оплошностью. Наверное,
именно этим провинциалы и отличаются от столичных сыскарей: тех в чем ни уличи,
хоть в оплошности, хоть в преступлении, — им по барабану, будут смотреть ясными
глазами и улыбаться как ни в чем не бывало.
Они выпили еще по две чашки чаю, прикончили коробку с
пирожными, обменялись кое-какой информацией, поделились друг с другом
соображениями и расстались вполне довольные. Так, во всяком случае, показалось
Насте Каменской.
* * *
Она спохватилась, что обещала Подружке с утра зайти, а
теперь уже почти полдень. Спохватилась — и тут же осеклась. Господи, о чем она
думает? Разве собака может понимать человеческую речь настолько, чтобы ждать
Настю с самого утра? Она наверняка только чувствует интонацию, не более того.
Но все равно ей было стыдно за невольный обман, и она решила все-таки сбегать в
зверинец хотя бы на несколько минут. «Я только поглажу ее, — твердила себе
Настя, судорожно натягивая куртку и ботинки, — только поглажу — и сразу
займусь делами».
На улице валил снег. Он стоял перед глазами кружевной
пеленой, мешал смотреть, оседал на ресницах, стекал мокрыми каплями по щекам и
не закрытым шарфом участкам шеи. Настя шла из флигеля по аллее, думая о том,
что только в детстве видела так много белого, пушистого и чистого снега. В
Москве почему-то всегда грязно, даже если снега много, и нет ощущения настоящей
зимы, а только тягостное ощущение неубранности и захламленности, а еще
настойчивые мысли о том, что теперь из-за пробок никуда не проедешь. В Москве
Настя не любит снегопадов и боится их, а здесь, в тихом провинциальном городе,
в старинной усадьбе, кажется, что нет ничего прекраснее бесшумно и мягко
падающего снега.
Подружка ждала ее, стоя у решетки вольера. Увидев Настю,
собака завиляла хвостом, и Насте даже показалось, что она улыбнулась. Впрочем,
собаки ведь не умеют улыбаться. Наверное, просто показалось.
— Прости, — покаянно сказала Настя, выпуская
Подружку в проход, — я заработалась, заболталась и не успела к тебе
вовремя. А ты меня ждала, да? Ты меня ждала, хорошая собака, умная собака,
самая лучшая собака на свете…
Собака ластилась, терлась об ноги и норовила лизнуть
присевшую на корточки Настю в лицо. В кармане куртки зазвенел мобильник, звонил
Вторушин, который сообщил, что в Санкт-Петербурге никакого доктора исторических
наук по имени Аркадий Вольдемарович не обнаружилось.
— Почему-то я так и думала, — пробормотала
Настя. — Спасибо. А в томилинских гостиницах вы его поискали?
— Естественно, — в голосе Вторушина зазвучало
высокомерие. — У нас всего две гостиницы, так что это было нетрудно. Ничем
не могу порадовать. Вероятно, ваш Аркадий Вольдемарович останавливался дома у
своих знакомых. Или у него паспорт совсем на другое имя.
Настя собралась было уходить из зверинца, но Подружка так
крепко прижималась к ней горячим лохматым телом, что невозможно было
оторваться. Ладно, все равно надо позвонить, можно и отсюда. Пусть несчастное
животное еще минутку порадуется.
Она позвонила Чистякову.
— Лешик, ты все еще член ВАКа?
— Пока не выгнали, — усмехнулся муж — А что, у
кого-то проблемы с диссертацией?
— Нет, это у меня проблема со свидетелем. Ты можешь
получить доступ к базе данных?
— Легко. А что нужно?
— Некий доктор исторических наук по имени Аркадий
Вольдемарович, фамилии не знаю.
— Ну ты даешь! Он что, страшный убийца и растлитель
малолетних?
— Нет, он, скорее всего, пособник. Леш, ты мне
поможешь?
— Да куда ж я денусь, помогу, чем смогу. А ты почему
так тяжело дышишь? У тебя одышка? Ты простудилась?
В голосе Алексея зазвучала тревога, и Настя улыбнулась. Как
хорошо, что он есть, такой любимый, такой родной, такой заботливый и такой
надежный.
— Я сижу на корточках, мне неудобно, — объяснила
она. — Поэтому и дышу тяжело.
— А почему ты сидишь на корточках? — строго
допрашивал Алексей.
— Потому что я играю с собакой.
— С собакой? Это что-то новенькое. Откуда пес?
— Он бездомный, я его развлекаю. И вообще, это не он, а
она.
— А, ну тогда ладно, — успокоился Чистяков. —
Если она — тогда совсем другое дело. И как срочно тебе нужна информация?
— Чем скорее, тем лучше. Если честно, то я уверена, что
никакого историка Аркадия Вольдемаровича нет в природе, но мне нужно быть
уверенной на сто процентов.
— Ладно, я понял. Хотел сегодня поваляться на диване с
книжкой, но, видно, придется складывать себя в штаны и тащиться в ВАК.
— Спасибо, Леш, ты настоящий друг.
Она усилием воли заставила себя распрощаться с Подружкой,
которая уныло поплелась в угол вольера и оттуда смотрела на Настю с немым
укором, и отправилась в главный дом: на сегодня Настя запланировала встречу с
главным бухгалтером и по совместительству кадровиком Верой Алексеевной
Бегорской.
Кабинет Веры Алексеевны находился рядом с кабинетом
Бегорского, у них была общая приемная, в которой никакого секретаря не было,
судя по всему, никогда. Мягкие кресла для тех, кто ждет приема, много растений
в горшках и никаких столов и сейфов.
Вера Алексеевна оказалась очень приятной женщиной, но больше
всего Настю удивило то, что она выглядела значительно моложе Тамары и самого
Андрея Сергеевича. Она почему-то думала, что первая жена всегда должна быть
старше четвертой.
Вера знала все и про всех, она работала в клубе с самого
первого дня, поэтому могла подробно отвечать на все Настины вопросы. Да, после
публикации статьи в «Томилинском курьере» уволились три человека: бухгалтер,
уборщица и повариха. Вера была убеждена, что все направлено против Бегорского,
что его пытаются выжить из усадьбы и оба убийства связаны именно с этим, а
вовсе не с попытками вернуть усадьбу законным наследникам. Те трое сотрудников,
которые уволились, боялись, что скоро начнут убивать не только членов клуба, но
и тех, кто работает в «Золотом веке». Они поверили в статью и в содержащийся в
ней прозрачный намек на наследника, воюющего за свою усадьбу. Сама же Вера
Алексеевна в маньяка не верила и считала все произошедшее единым планом,
направленным против ее бывшего мужа.
