Лена Константина Еремеева не любила и неприязнь свою даже не
пыталась скрыть. Настя помнила, что на вопрос о том, кто в усадьбе знает о ее
настоящем задании, Бегорский ответил: «Мои жены», то есть Лена должна быть не в
курсе и считать ее социологом, поэтому к вопросам о Косте старалась подобраться
как можно более незаметно.
— Он мне не нравится, — Лена виновато улыбнулась,
но голос ее звучал при этом твердо. — Он двуличный какой-то.
— Почему вы так решили?
— Понимаете, папа собирал для работы в клубе команду
единомышленников, и мама как кадровик очень следила за этой политикой, она с
каждым, кто приходил устраиваться на работу, подолгу беседовала, чтобы здесь
работали только те, кто разделяет папину точку зрения о том, что после выхода
на пенсию у человека должен начинаться настоящий золотой век. Это значит, что
она и с Костей долго разговаривала, и если она приняла решение его взять,
значит, он ей понравился, произвел хорошее впечатление. А он на самом деле
стариков не любит.
— Вы уверены? — спросила Настя, быстро записывая
ее слова в блокнот.
— Конечно. Я бы не стала говорить, если бы не была
уверена. Я это точно чувствую. Он позволяет себе и пренебрежительные
высказывания, и очень жестокие шутки в их адрес. Но, заметьте, только в
разговорах со мной. А с нашими гостями он белый и пушистый. То есть
притворяется. А старики — они же как дети, они доверчивые, все принимают за
чистую монету и Костю обожают. Особенно Путилины. Они вообще без него
обходиться не могут.
Ага, вот и Путилины забрезжили на горизонте. Интересно, что
их связывает с Еремеевым?
— Путилины? — Настя сделала вид, что впервые
слышит о них. — Кто это?
— Члены нашего клуба. Костя постоянно вокруг них
вьется. И они его все время подзывают: «Костя, наладь нам, Костя, покажи,
Костя, у нас не включается, у нас не выключается, у нас вирус, у нас не
получается», и так далее.
— Ну и что? — удивилась Настя. — Разве это
свидетельствует о чем-то плохом? Наоборот же, хорошо, что у них не получается,
но они не бросают заниматься компьютером, продолжают, проявляют настойчивость.
— Наверное, хорошо, — задумчиво кивнула
Лена. — Но я, знаете, что заметила? По поводу этих Путилиных Костя никогда
не позволяет себе никаких сомнительных высказываний. О ком угодно, только не о
них. Похоже, он метит куда-то.
— Куда именно? — не поняла Настя.
— Например, в наследники, — усмехнулась молодая женщина. —
Путилины — люди небедные, деньги у них есть, вот Костя и подмазывается к ним.
Уж не знаю, на что он там рассчитывает, на наследство или просто на
вспомоществование, но это очень заметно и очень противно. Не удивлюсь, если
узнаю, что они ему уже сейчас подкидывают деньжат.
«Или деньжат, или какие-то загадочные пакеты», —
мысленно дополнила Настя.
А что, если конструкция чуть более сложная? Кто-то из
супругов Путилиных — потомок Румянцевых, а Костя — их сообщник? Вопросов все
больше, а ответов все меньше.
Напоследок Настя спросила у Лены о гостях, проживающих на
втором этаже главного дома, в гостиничных номерах. Оказалось, что все трое —
два друга и дама-профессор — заехали в усадьбу уже после Нового года, стало
быть, к разбитому зеркалу и разбросанным волосам отношения иметь не могли. Ну и
ладно, больному легче, значит, остаются охранники, Еремеев, эмигрант Полосухин
и завхоз Беляков.
* * *
— Заходите, — донесся из-за двери голос
Тамары, — не заперто.
Настя вошла в апартаменты Тамары и огляделась. Хозяйки не
было видно.
— Идите сюда, — раздалось откуда-то справа, —
я здесь, в мастерской.
В этой комнате Настя еще не была, до этого Тамара принимала
ее в гостиной. Дверь направо из прихожей была распахнута настежь. Тамара стояла
перед мольбертом и писала акварелью. Комната была на удивление светлой,
угловой, с четырьмя окнами, выходящими на юг и на восток.
— Вы еще и рисуете?! — не сдержала восхищения
Настя. — Можно посмотреть?
— Да ради бога.
Тамара отступила назад и полюбовалась на свою работу. Настя
подошла ближе, рассматривая незаконченный рисунок женщины в старинном платье и
с замысловатой прической.
— Красиво, — сказала она искренне.
— Спасибо, рада, что вам нравится. Это эскиз к новому
спектаклю, который мы будем ставить.
— А шить тоже вы будете?
— Конечно.
— Просто удивительно, вы и шьете, и рисуете…
Настя оглянулась и заметила на стенах вышивки в рамках.
— …и вышиваете. Как вас на все хватает?
Тамара посмотрела на нее с удивлением и недоверием.
— Ну а как же, Настенька, нельзя жить только
профессией. Вы сами разве ничего не делаете такого, что выходило бы за рамки
вашей работы?
— Нет, — призналась Настя со смехом, — я
только пользовалась иностранными языками, переводила за деньги во время
отпусков, да и то уже много лет этого не делаю.
— Почему?
— Потому что переводчиков и без меня достаточно, сейчас
знание языков — не проблема, не то что в начале девяностых.
— Ну а шить? — продолжала допытываться
Тамара. — Вышивать? Вязать? Готовить? Вы хоть что-нибудь делаете для
собственного удовольствия?
— Нет, — Настя покачала головой, — я всю
жизнь для собственного удовольствия работала, больше я ничего не умею.
— Ну а теперь, когда ваша работа закончилась?
— Я нашла себе другую, почти такую же.
— А когда и она закончится? Вы не можете раскрывать
преступления до самой смерти, существует предел физических и интеллектуальных
возможностей человека, который никто не отменил. Да, вы можете еще много лет
сохранять прекрасную форму, и дай бог, чтобы так оно и было, но мало ли что
может случиться? И вы не сможете больше заниматься тем, что вы любите и умеете.
Что вы станете делать?
Действительно, что она станет делать, если нельзя будет
заниматься любимой работой? Хороший вопрос. А ответ на него звучит очень
грустно.
— Наверное, я тогда умру, — тихо сказала Настя.
Тамара аккуратно поставила кисти, вытерла руки тряпкой.
— А вот это неправильно, — строго произнесла
она. — Вы, Настенька, живете на одной ноге.
— На одной ноге? — в изумлении переспросила
Настя. — Это как?
— А так, что ваша единственная нога, ваша единственная
подпорка в этой жизни — это ваша работа сыщика. Отними у вас эту работу — и вы
рухнете, как будто из-под вас выдернули опору. Всегда надо иметь как минимум
две ноги, тогда вы не упадете, а лучше три или четыре. Вам надо обязательно
чем-то заниматься, помимо своего сыщицкого дела.
