— Не поздно, — ответила она. — Я не только не
сплю, я даже вообще не в усадьбе. А что случилось?
— Есть кое-какая информация. Мы могли бы встретиться?
— Вы на работе?
— Да, пока сижу.
— Я могу заехать. Если вас устроит, то буду минут
через… — Она напрягла глаза, чтобы в темноте определить хотя бы примерно,
где находится. Машина как раз проезжала через дамбу, дальше прямо по проспекту
Победы, потом налево на Федеративную — и вот оно, здание, где располагаются
правоохранительные органы. — Минут через десять.
— Буду ждать, — коротко ответил Вторушин.
Интересно, какая такая, у него информация? И почему позвонил
он, а не Федулов? Впрочем, какая разница, работают-то они вместе.
Здание в двенадцатом часу ночи было пустым и гулким,
дежурный на первом этаже с сомнением глянул на Настю и не пропустил ее, пока не
получил по телефону подтверждение капитана Вторушина, что он ее ждет. Илья сам
спустился за ней на первый этаж и проводил в кабинет, хотя дорогу она прекрасно
помнила.
— Хотите чаю? — спросил он, повесив Настану куртку
на вешалку. — Холод сегодня просто собачий.
— Хочу, — призналась она.
Она так расслабилась в убаюкивающем покачивании машины, что
никак не могла собраться и взбодриться.
Вторушин заварил ароматный зеленый чай, разлил в красивые
чашки, которые достал из стоящего за его спиной шкафа, и открыл толстый
ежедневник.
— У меня информация по поводу насильников, дело которых
вела Павлова. — Он полистал ежедневник и нашел нужную страницу. — Мы
за сегодняшний день почти все узнали. Значит, тот, который был зависимым и
глуповатым, умер на зоне во время отбытия наказания. Острый перитонит, спасти
не успели. Остались двое.
Он на несколько секунд умолк и что-то обвел красной
шариковой ручкой в ежедневнике.
— Эти двое освободились условно-досрочно, один в
седьмом году, другой в восьмом. Тот, который освободился в седьмом году, до
Томилина так и не доехал, по дороге из зоны напился, влез в драку и получил
новый срок за тяжкие телесные повреждения. Сейчас сидит и сидеть будет еще
долго.
— Это который? — уточнила Настя. — Тот, что
состоял на учете в диспансере и любил устраивать поджоги?
— Именно.
Илья снова уткнулся в свой талмуд, что-то поискал глазами и
обвел красной ручкой.
— А третий?
— Третий вернулся в Томилин, проживает по адресу…
Впрочем, вам адрес, наверное, не нужен?
— Не нужен, — согласилась Настя. — Адрес
нужен вам. Что-нибудь узнали о том, как он сейчас живет?
— Очень немногое, но даже это немногое вызывает подозрения.
Замкнут, нелюдим. Живет один в пригороде Томилина. С трудом устроился на
работу, его взял один местный фермер и поставил скотником. Ничего лучше для
человека без образования и отбывшего больше десяти лет по такой статье у нас не
нашлось, с работой вообще трудно, сами знаете.
— Как его фамилия?
— Одинцов. Михаил Геннадьевич Одинцов, тридцать лет.
И снова Илья выполнил тот же ритуал: взял красную ручку и
что-то обвел.
— А что вы все время помечаете? — не выдержала
Настя.
Илья вскинул на нее непонимающий взгляд, потом тряхнул
головой и улыбнулся:
— Извините, вы не в курсе… Мои коллеги давно знают про
мою привычку, никто ничего не спрашивает. Я записываю все, что должен сделать,
и отмечаю по мере выполнения. Так у меня есть гарантия, что я ничего не забуду.
— А что, проблемы с памятью?
— Пока нет. Но кто знает, может быть, они и появились
бы, если бы я не записывал все до мелочей. Вот у меня записано, что я должен
доложить вам информацию о трех подозреваемых. Информацию я записал, и по мере
того, как вам рассказывал, отмечал, что это я сделал. Про первого рассказал —
отметил, про второго рассказал — отметил. У меня даже записано, что я должен
вам позвонить и договориться о встрече. И отмечено, что выполнено.
— А что, вы боялись и это тоже забыть? —
рассмеялась Настя.
Вторушин с удовольствием подхватил ее смех, при этом глаза
его почти совсем утонули в щелочках между густыми бровями и полными лоснящимися
щеками.
— Вы знаете, Анастасия Павловна, для меня в этих
записях и отметках есть какой-то другой смысл, помимо напоминания. Я обвожу
красной ручкой выполненные пункты, и у меня возникает ощущение движения,
осознание того, что день не прошел впустую, что я что-то сделал.
Как ни странно, Илья совершенно не стеснялся своего чудачества
и рассказывал о нем так же охотно, как рыбак рассказывает об удачной рыбалке.
— Но вообще-то должен вам признаться, что я
расстроен. — Он неожиданно перестал смеяться и стал серьезным. — В
версию о маньяке я не верил с самого начала и хотя делал по этой версии все,
что положено, но больше для очистки совести. Я был уверен, что убийство
Корягиной было совершено в рамках кампании против Бегорского и его клуба, а
второе убийство, когда погибла Аида Борисовна, было имитацией психопатологии, а
на самом деле связано с сугубо личными мотивами. Никому из нас почему-то в
голову не пришло, что личные мотивы могут объединять оба преступления, мы не
видели, что может быть общего у таких разных людей, как Корягина и Павлова. Про
служебную деятельность Павловой мы даже и не подумали, ведь она уже лет десять
как на пенсии.
— И чем же вы расстроены?
— Тем, что был не прав, — пожал плечами
Вторушин. — Теперь я вижу, что Одинцов — наиболее реальный подозреваемый,
который мог бы совершить оба убийства. Он молод и достаточно силен физически,
он замкнут, нелюдим и плохо социализирован, то есть имеет место определенная
аномалия психики, и у него есть мотив. Получается, что прав был Димка Федулов,
а вовсе не я.
— А что, это впервые в жизни получилось, что прав
Дмитрий, а не вы? Что в этом особенного?
— Ничего, — вздохнул Илья. — Все нормально.
Не обращайте внимания. Подлить вам чаю?
— Нет, спасибо. — Настя поднялась. — Уже
очень поздно. Надо возвращаться к себе. Да и вам нужно отдыхать.
Вторушин подал ей куртку, помог одеться.
— Что вы планируете делать с Одинцовым? — спросила
она, уже взявшись за ручку двери.
— Димка рвется в бой, — усмехнулся капитан. —
Считает, что нужно его задерживать и трясти, как грушу.
— А вы сами как считаете?
— Я бы понаблюдал за ним еще несколько дней, пособирал
бы сведения. Но у нас с Федуловым разные подходы, мы с ним в вечном
конфликте, — Илья обезоруживающе улыбнулся. — Он считает себя
настоящим опером, а меня — трусливым карьеристом. И даже не скрывает своего
мнения.
— Как же вы ухитряетесь работать вместе и друг другу
горло не перегрызть?
