Около семи сотен поляков нестройной толпой высыпали из кремлевских Боровицких ворот, перебежав по каменному мосту через широкий ров, заполненный водой. Худые, изможденные люди в длинных разноцветных кафтанах с галунами и кистями, в шапках с перьями и меховой опушкой, с пистолями, копьями и саблями в руках уверенно ринулись через развалины к угловой Алексеевской башне, где имелся проход к Чертольским воротам.
Загремевшие со всех сторон выстрелы стали для поляков полной неожиданностью. Многие из них упали, сраженные пулями, так и не поняв, что же случилось. Стрельцы Горбатова повыскакивали из своих укрытий, быстро взяв польский отряд в кольцо.
— Пленных не брать! — громко крикнул Горбатов своим подчиненным, преградив путь сразу троим оторопевшим полякам.
Одного из врагов Горбатов застрелил почти в упор, другому разрубил голову надвое. С третьим неприятелем Горбатову пришлось повозиться, поскольку тот умело владел клинком. Но и его в конце концов Горбатов зарубил. Среди вышедших на вылазку поляков немало было таких, кто мог отменно фехтовать хоть саблей, хоть рапирой. Однако все эти искусные бойцы были до такой степени истощены недоеданием, что не могли на равных противостоять полным сил стрельцам Горбатова.
Чувствуя в себе титанические силы и неиссякаемую злость, Горбатов гонялся за мечущимися в страхе поляками, убивая их одного за другим, громоздя одно мертвое тело на другое. Сабля Горбатова по самую рукоять окрасилась кровью врагов, он сам был забрызган кровью с головы до ног. Горбатов убивал разбегающихся поляков, словно изголодавшийся леопард, очутившийся среди беззащитных оленей. Лишь один раз Горбатов промахнулся, нанося удар саблей по голове какому-то польскому хорунжему в светло-зеленом широком казакине с двумя рядами блестящих пуговиц на груди. Наступив на головешку, Горбатов споткнулся, поэтому его сабля лишь сбила шапку с бритой головы поляка.
Хорунжий прицелился в Горбатова из пистоля, но тот ударом клинка выбил оружие из его слабой руки. Поляк обнажил саблю, но и саблю он потерял после молниеносного выпада Горбатова.
Упав на колени перед полковником, хорунжий с мольбой о пощаде протянул к нему дрожащие руки.
— Помилуй, пан! — пролепетал он. И торопливо добавил что-то по-польски.
«Милует Бог, а не я!» — подумал Горбатов, не чувствуя жалости в сердце.
Взмахнув саблей, Горбатов одним ударом отсек голову хорунжему.
Из семисот поляков, вышедших на вылазку, обратно в Кремль смогли пробиться всего двести человек.
Неудачной для поляков оказалась вылазка и из Водяных ворот. Пробираясь вдоль крепостной стены по низкому берегу Москвы-реки, растянувшийся польский отряд угодил под пищальный огонь стрельцов Горбатова, засевших на развалинах ветряной мельницы и в прибрежных зарослях ив. Бросившись на поляков с саблями и бердышами в руках, стрельцы с первого же натиска обратили их в бегство.
Продвинувшись от Тверских и Арбатских ворот до самой стены Белого города, отряды Ходкевича понесли столь тяжелые потери, что были вынуждены отступить. Ходкевич усилил натиск на позиции русских возле Чертольских ворот. Со стен Кремля по ополченцам Пожарского били тяжелые пушки польского гарнизона. Полк Пожарского на Остоженке сражался почти в полном окружении, отрезанный врагами от владимирских ополченцев и от полка воеводы Дмитриева.
Гусарам и гайдукам Ходкевича удалось прижать к берегу Москвы-реки около пятисот русских ратников во главе с Василием Турениным. За Москвой-рекой стояли полки князя Трубецкого, но они не сдвинулись с места, чтобы оказать помощь изнемогающему в битве войску Пожарского. Князь Трубецкой заботился лишь о том, как бы уберечь от поражения свое и без того немногочисленное воинство.
Бездействие Трубецкого возмутило казачьего атамана Филата Межакова и еще несколько сотников из числа дворян. Собрав своих людей, они без приказа Трубецкого переправились по броду через реку и ударили во фланг польскому войску. Это решило исход битвы. Ходкевич прекратил атаки и отвел свои поредевшие отряды к Новодевичьему монастырю.
На другой день Ходкевич перенес свой лагерь к Донскому монастырю и стал готовиться к тому, чтобы нанести удар по Замоскворечью.
Разгадав намерение Ходкевича, князь Пожарский перестроил оборонительную линию своих полков с таким расчетом, чтобы оказаться бок о бок с воинством Трубецкого, закрепившегося возле Яузских ворот.
Свои главные силы Пожарский по-прежнему держал в укрепленном земляном остроге на Остоженке. Князь Лопата-Пожарский и воевода Туренин перешли со своими полками в Замоскворечье. Рядом с ними расположились казаки атамана Просовецкого. Полк Горбатова был оставлен Пожарским в Белом городе на случай очередной вылазки поляков из Кремля.
Новый натиск польского войска начался 24 августа на рассвете. На поле возле Донского монастыря опять разыгралось конное сражение, успех в котором вновь сопутствовал польским гусарам. Наступая по всему фронту, отряды Ходкевича взяли штурмом Серпуховские ворота и Климентовский острог на Большой Ордынке. Полки Пожарского в беспорядке отступили на левый берег Москвы-реки. Казаки Просовецкого рассеялись по всему Замоскворечью. Воинство Трубецкого на левом фланге, не выдержав вражеского удара, откатилось к Большим Лужникам.
Считая, что победа уже у него в руках, Ходкевич двинул огромный обоз с провиантом и снаряжением через Серпуховские ворота и дальше по Большой Ордынке к наплавному мосту через Москву-реку. За мостом находились Речные ворота Китай-города. С высоких стен Кремля и Китай-города, что выходили на реку, воины польского гарнизона с бурной радостью взирали на польские королевские стяги, водруженные на Серпуховских воротах и на колокольне церкви Святого Климента.
* * *
…Полковые воеводы собрались в боковом приделе белокаменной Ильинской церкви, все были растеряны и подавлены. Если позавчера им еще удалось на равных биться с Ходкевичем, то сегодня враг просто потряс их всех своим неудержимым натиском.
Пожарский сидел на стуле с усталым и хмурым лицом. Подле него суетился Тимоха Сальков, бинтовавший разорванным на ленты льняным рушником раненую правую руку князя.
— Кабы не река, то ляхи гнали бы нас до самого Чертолья! — ворчал владимирский воевода Артемий Измайлов. — Хорошо, наш большой полк сумел выстоять возле Крымского брода, не допустив ляхов к переправе.
Артемий Измайлов бросил благодарный взгляд на Пожарского, под началом которого большой полк больше часа выстоял в сече против войск Ходкевича, которые так и не смогли пробиться к броду.
Скрипнула входная дверь, в просторное помещение с высоким потолком и побеленными стенами стремительно вошел Кузьма Минин в панцире и шлеме, с саблей при бедре.
— А меня почто на совет не позвали, воеводы? — с шутливым недоумением в голосе спросил он. — Али полагаете, что я токмо в хозяйственных и денежных делах смыслю?
— Проходи, Кузьма, — сказал Пожарский. — Присаживайся.
Закончив перевязку, Тимоха Сальков отошел от князя к глубокой оконной нише.
