– Все тешишь себя мечтой о вокняжении Владимира в Киеве, – с желчной усмешкой обронил Туровид. – Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе, зятек. Не замахивался бы ты на Киев, врастал бы корнями в Новгороде. Владимир здесь свой всем и каждому, а для киевлян он чужак. Не примут киевляне Владимира. Как пить дать – не примут!
– За кем сила, за тем и власть! – сказал Добрыня, осматривая свой меч, вынутый из ножен. – Коль за Владимиром будет множество мечей и копий, то киевлянам придется принять его.
– А ты уверен, что сможешь собрать могучую рать против Киева? – В голосе Туровида прозвучали нотки сомнения. – Вокруг Киева земли-то более многолюдные, чем в наших северных краях. Опять же чудь и карелы в сече-то не сравнятся с киевскими полками.
– Знаю, – бросил Добрыня, водя точильным камнем вдоль длинного лезвия меча. – Потому-то моя главная надежда на варягов и новгородцев. Ну, еще на кривичей.
Видя, что от войны с Киевом ему зятя не отговорить, Туровид перевел разговор на другое.
– Ты вот хочешь в войне с Киевом опереться на новгородцев, друг мой, – сказал Туровид с укоризной в голосе, – а сам унижаешь бояр новгородских недоверием. На советы ты нас не приглашаешь, важных дел нам не поручаешь, щедрот от тебя мы не видим. Даже меня, своего тестя, ты ни во что не ставишь! Уезжая надолго из Новгорода, ты оставляешь Владимира не на мое попечение, а под наблюдение серба Добровука или книжника Силуяна. Варягу Сигвальду ты доверяешь больше, чем мне, зятек. Разве сие не обидно?
– Ладно, отец мой, отвечу тебе откровенностью на откровенность, – произнес Добрыня, вогнав меч в ножны. – Доверия ни к тебе, ни к прочим боярам у меня и впрямь нету. А откель ему взяться? Дорожа своим спокойствием и торговыми прибылями, вы все дружно поклонились Свенельду, когда он пришел с войском в Новгород. А ведь я вас предупреждал, что Свенельду и его людям одной вашей покорности будет мало. Им понадобятся и ваши богатства. Люди Свенельда обобрали вас, бесчестили ваших жен, но вы терпели все это до той поры, покуда я во главе варяжского войска не пришел в Новгород и не изгнал отсюда алчную свору киевлян. Сначала все вы обрадовались этому, но затем среди вас опять начались малодушные разговоры о том, что война с Киевом гибельна для Новгорода. Мол, с Киевом нужно замириться любой ценой. Мое намерение посадить Владимира на киевский стол повергает многих из вас в страх и оторопь…
– Не усидит Владимир на столе киевском! – вырвалось у Туровида. – Он же еще слишком млад годами! Ну, какой из него киевский князь?!
– С моей помощью усидит, – уверенно проговорил Добрыня, вешая меч на стену рядом со своим красным щитом.
– Пойми же, дурья башка, что возжелав слишком многого, ты можешь потерять и то немногое, что имеешь сейчас, – с неким внутренним отчаянием воскликнул Туровид, взирая на Добрыню. – Ты можешь сам погибнуть и Владимира погубить. Вот от чего я хочу предостеречь тебя, зять мой.
– Я все уже обдумал и принял решение, отец мой. – Добрыня повернулся к Туровиду, сложив руки на груди. – Ради Киева можно и головой рискнуть.
Туровид лишь раздраженно махнул рукой, не желая далее продолжать этот разговор. Туровид и раньше знал, что Добрыня упрям и честолюбив, однако он не подозревал, что его зять в своем упрямом честолюбии осмелится замахнуться на Киев!
* * *
Доходило до размолвок у Добрыни и с женой. Мечислава была любимицей у отца с матерью, которые лелеяли и баловали ее до самого совершеннолетия. В женихи к Мечиславе набивались многие боярские и купеческие сыновья. Однако боярин Туровид приглядел в мужья для своей дочери-красавицы Добрыню, очарованный его умом и внешней статью. К тому же Добрыня состоял в близком родстве с княжичем Владимиром, который утвердился на столе новгородском по воле местных имовитых мужей. Выдав свою дочь замуж за Добрыню, Туровид оказался на ступеньку выше прочих бояр новгородских, так как имел доступ в самое близкое окружение княжича Владимира.
Мечислава уродилась в отца, она была заносчива, обидчива, падка на роскошь и любопытна сверх всякой меры. Мечислава сильно любила Добрыню и очень страдала, когда его подолгу не было рядом с ней. Подозрения и ревность постоянно изводили мнительную Мечиславу, которая сознавала, что красавец Добрыня не может не нравиться женщинам. Особенно Мечиславу выводило из себя присутствие в княжеском тереме красавицы Торы и ее дочери Аловы. Поскольку терем Добрыни, по сути дела, являлся пристройкой ко княжеским хоромам, поэтому Торе не составляло труда наведываться в гости к Добрыне. Часто захаживал в княжеские хоромы и Добрыня, навещая Владимира, но при этом он неизменно виделся и с Торой.
Заряна, служанка Мечиславы, нашептывала своей госпоже, что Тора явно положила глаз на Добрыню. Своего законного супруга Стюрбьерна Старки Тора держит за городом на Славенском холме, где варяги выстроили для себя деревянные жилища, обнеся их земляным валом и частоколом. Тора объясняет это тем, что ее супругу, который лечится от ран, необходим покой, а в княжеском тереме постоянно толкутся гости и шумят застолья. Заряна полагала, что Тора отдалила от себя супруга, дабы тот не мешал ее тайным встречам с Добрыней. Однажды Заряне удалось подсмотреть, как Тора украдкой поцеловала Добрыню в уста в полумраке теремного перехода, при этом они обнялись, как давние любовники.
Мечислава побаивалась Торы и ее слуг, которые повсюду ходили с ножами на поясе, поэтому она не осмеливалась затевать с ней ссору. Мечислава всячески сторонилась Торы, чувствуя в ней натуру сильную и властную. Отчуждение, стоявшее между Мечиславой и Торой, основывалось еще и на том, что первая не знала ни слова по-варяжски, а вторая почти не говорила по-русски.
Мечислава взяла себе за правило нелицеприятно отзываться о Торе и об ее дочери в присутствии мужа. При этом Мечислава следила за реакцией Добрыни, ища в его словах и выражении лица хотя бы малейший намек на раздражение. Добрыня в таких случаях всегда держался спокойно, злость и ревность Мечиславы лишь забавляли его. Мечислава упрекала Добрыню в том, что он окружил себя варягами, опутал Владимира женой-варяжкой, что он и шагу не может ступить без совещания с варягами.
«Сие до поры, милая, – молвил на это Добрыня с таинственной полуухмылкой. – Ведь и тьма стоит до света, а свет – до тьмы. Нужны мне варяги для похода на Киев, вот я и умасливаю их, как могу».
Однажды и Тора высказала свое недовольство Добрыне тем, что он подарил Владимиру рабыню-латгалку. Из-за этой рабыни, негодовала Тора, Владимир совершенно отдалился от Аловы, не желая встречаться с ней. Все свое внимание Владимир уделяет одной лишь латгалке, проводя с ней дни и ночи напролет.
После беседы с Торой Добрыня направился в покои племянника, чтобы вразумить его и напомнить ему о том, что супружество – это не забава, а определенные обязанности. От супруги нельзя отмахиваться, как от надоедливой мухи. Между мужем и женой должна быть не только интимная связь, но и некое духовное единство. Это единство двух сердец возникает не враз, его нужно выстраивать постепенно, шаг за шагом, идя через ошибки и разочарования.
