Монвид торжествующе расхохотался, обнажив белые крепкие зубы.
– Ах ты собака! – Ольгерд замахнулся на Монвида плетью, но сдержался и не нанес удара. Он сделал знак своим дружинникам: – Ну-ка, братцы, повесьте этого негодяя повыше!
Во внутреннем дворе крепости возвышался могучий дуб. Воины Ольгерда закрепили веревку с петлей на конце одной из узловатых нижних ветвей дуба, затем они усадили Монвида в седло, подведя коня под веревочную петлю. Кто-то накинул удавку Монвиду на шею, чья-то рука огрела плетью коня. Жеребец рванулся вперед. Монвид вылетел из седла и повис на раскачивающейся веревке. Он дико вращал глазами и яростно скалил зубы, как волк, угодивший в ловушку. Монвид был могуч телом, к тому же на нем были надеты тяжелые доспехи – веревка не выдержала и оборвалась. Монвид со стоном упал на землю.
Ольгерд выругался и приказал своим телохранителям снова повесить Монвида.
Дружинники расторопно исполнили приказ Ольгерда. Однако веревка опять не выдержала, и израненный пленник вновь оказался на земле.
Когда воины Ольгерда стали вешать Монвида в третий раз, уже сняв с него доспехи, тот изловчился и выхватил из-за пояса у одного из Ольгердовых гридней небольшой нож, резанув им себя по горлу. Мигом хлынула кровь, по телу Монвида пробежали судороги. Он скончался прямо на руках у своих палачей, которые так и не успели опять посадить его в седло и накинуть ему петлю на шею.
Разъярившийся Ольгерд набросился на своих дружинников, награждая их зуботычинами и хлесткими ударами плети. При этом Ольгерд осыпал гридней самой грубой бранью, мешая в кучу литовские и русские ругательства.
Такое поведение Ольгерда невольно покоробило Пересвета, видевшего все это вместе с несколькими тысячами русских и литовских воинов, столпившихся на центральной площади вокруг дуба. Но еще более неприятное впечатление произвело на Пересвета то, что Ольгерд, не владея собой от ярости, стал пинать ногами бездыханное тело Монвида, после чего он повелел вздернуть мертвого племянника на дубовом суку.
Глава седьмая
Винрих фон Книпроде
– Возьми двадцать конников из своей полусотни и отправляйся по дороге прямиком на запад к деревне Логдау, – повелел Пересвету гридничий Ердень. – Пошарь там хорошенько, друже. В дружине нашей ествы осталось всего ничего, а нам еще из Пруссии до дому добираться надо не один день. Для лошадей корма тоже почти не осталось. Действуй живее, молодец, а то ведь ратники из других полков растащат все зерно и сено из окрестных немецких деревень.
Подобное поручение гридничий Ердень дал не только Пересвету, но и своему сыну Кориату, который состоял сотником в дружине Корибута Ольгердовича. Кориату предстояло домчаться с отрядом всадников до селения Веллин, расположенного на берегу реки Рудавы в нескольких верстах к юго-западу от Рудавского замка.
Утро только-только занялось, когда Пересвет во главе двадцати конных гридней выехал из стана на проселочную дорогу, вьющуюся среди холмов, поросших лесом. Пересвета одолевала зевота. Гридничий разбудил его ни свет ни заря. Пересвет гнал коня быстрой рысью, вглядываясь в косогор, к которому уходила дорога, покрытая ледяной коркой после ночных заморозков. Пересвет смотрел на дорогу, на лес и холмы, а перед глазами у него стояли картины вчерашнего кровопролития. Во вчерашней быстротечной сече от меча Пересвета пало четверо врагов, причем один из них был еще совсем мальчик, а другой был седобородый однорукий старик. В душе Пересвета сидело досадное недовольство самим собой, ведь он же мог взять в плен того старика и мальчишку, но не сделал этого, действуя в каком-то свирепом угаре. Жестокость, вообще-то не присущая характеру Пересвета, очень редко брала в нем верх, подавляя добрые стороны его нрава. Из-за этого Пересвет всякий раз какое-то время пребывал не в ладу со своей совестью. Так было и на этот раз.
Селение Логдау состояло примерно из тридцати добротных домов. С одной стороны к селению примыкало обширное заснеженное поле, с другой – мрачная лесная чаща. Деревня была пуста. Судя по следам тележных колес и по отпечаткам лошадиных копыт, местные жители ушли отсюда еще вчера вечером по двум дорогам: на запад и на северо-запад. Спасаясь от вражеского вторжения, селяне угнали с собой и весь скот.
– Они даже свиней забрали с собой, не иначе, погрузили их на повозки и увезли, – молвил гридень Пустовит, обежав подряд несколько дворов. – В домах ни души и в хлевах тоже пусто. Одно слово – немчура! Ни курицы, ни теленка, ни поросенка нам не оставили мордастые бюргеры!
– Чему удивляться, немцы – народ бережливый, – усмехнулся Пересвет, подтягивая подпругу у своего седла. – Немцы токмо говорят, что сражаются против язычников-литовцев за веру Христову. На деле же германцы испокон веку пускают в ход оружие, дабы отнять чужое добро и земли. Сначала немцы воевали с пруссами и куршами, покуда не извели тех почти поголовно, прибрав к рукам их землю. Теперь же немцы с тем же пылом взялись истреблять жемайтов, латгалов и литовцев.
Беглый осмотр деревни показал, что поживиться тут русичам особо нечем. Дружинники, собравшись вокруг Пересвета, ожидали от него дальнейших распоряжений.
– Вот что, други, – сказал Пересвет, – пошарьте по деревне еще раз, во все погреба загляните, на все чердаки. Все съестное складывайте в мешки, не брезгуйте и сухарями. Я проедусь по лугам и перелескам вокруг села, поищу копны заготовленного на зиму сена. Не могли же здешние селяне и все сено за собой уволочь. Со мной поедут Пустовит и Ярец, поскольку у них кони самые резвые.
Выполняя повеление Пересвета, дружинники привязали своих лошадей к деревянной изгороди и рассыпались по всей деревне.
Пересвет, вскочив на своего гнедого скакуна, выехал за околицу, направившись к лесной опушке. От него не отставали гридни Пустовит и Ярец, знавшие Пересвета с детских лет, так как оба выросли на одной улице вместе с ним. Пустовит ехал на длинногривой соловой кобыле, укрытой красной попоной. Ярец крепко сидел на темно-рыжем поджаром коне степной породы, который грыз удила, порываясь перейти в галоп.
Увидев след от санных полозьев на рыхлом подталом снегу, Пересвет направил своего коня по этому следу. Кто-то из жителей Логдау совсем недавно ездил за сеном в лес, сообразил Пересвет. Значит, в лесу должны быть скирды с заготовленным сеном.
В лесу стояла глубокая тишина.
Черные стволы древних осин, бурые ветвистые буки, белоствольные корявые березы, редкие стройные ели стояли по склонам низких холмов то густо, то редко. Санный след тянулся по низине среди колючих кустов и молодых вязов, минуя упавшие деревья и непролазную чащобу. Оказавшись на лесной поляне, Пересвет свесился с седла, разглядывая следы ног на снегу, пучки сухого сена, разбросанные тут и там. В центре поляны явственно виднелись круги от недавно стоявших здесь стогов.
– Крестьяне из Логдау орудовали тут недавно, – проговорил Пустовит, не отстававший от Пересвета ни на шаг. – Дело ясное! Сгрузили сено на сани и увезли в глубь леса. Вон куда санный след тянется! – Пустовит указал рукой на черные ольховые дебри и мрачный густой осинник.
