В длинной, почти до пят, синего бархата подбитой соболями шубе и высокой собольей шапке, несмотря на вполне теплую уже погоду, Дмитрий Константинович казался даже выше и крупнее, чем был на самом деле. Остановившийся рядом с ним на минутку Андрей Федорович Ростовский смотрелся так вовсе мелким. Но стоило подойти Дмитрию Ивановичу, как все величие нижегородского князя куда и девалось. На что крупен Дмитрий Константинович, но рядом с зятем и он словно стал мельче, уже не выглядел глыбой.
Спокойно дождался, пока зять распрощается со всеми и повернется к нему, чуть с досадой крякнул:
– Еще раз благодарствую, Дмитрий, что от позора спас.
Тот нахмурился:
– Доиграется Васька со своим неуемством до беды… Скажи, чтоб осторожней был.
Ни на первом, ни на втором сборе не было двух князей – Олега Рязанского и Михаила Александровича Тверского. Ну, с Олегом ясно, тот крайним к Орде сидит, ему первому все шишки достаются. У рязанского князя одна задача – ни с кем не поссориться, его дело сторона, потому рязанцы к себе не пускают и сами никуда не идут. А вот Михаил Александрович Тверской не просто в стороне, он супротив. Чего бы ему не приехать? Супротив Дмитрия Московского, а значит, теперь и против остальных.
Сам тверской князь в это время был снова в Литве. Отправив двух ловких, а главное, денежных своих сторонников к Мамаю, он поспешил с новостью к Ольгерду. Но литовец был хмур. Сказывались годы и беспокойство на границах с немчинами. Сестра Ульяния тоже прихварывала.
На обнадеживающие заверения о скором получении ярлыка для себя Михаил Александрович услышал вялое:
– Уже бывало…
Но не прошло и двух дней (уезжать так сразу было некрасиво), как Ольгерд позвал Михаила к себе и вдруг швырнул ему грамоту. Князь глянул, фыркнул, точно кот на горячее:
– Доносам веришь?!
– Что здесь донос? Бежал к тебе Иван Вельяминов?
– Ну бежал, так что ж? Всякий боярин может к другому князю перейти, и от тебя в Москву уходили…
Ждал, что Ольгерда разозлят такие слова. Но тот словно не заметил обидного намека, усмехнулся:
– И от меня уходили. Только уходили, а не бежали! Объявляли перед всеми о своем решении, я отпускал, потому как ты прав, они люди вольные. А к тебе как тати в ночи, не сняв крестоцелования, да еще и с купчишкой, на которого плюнуть слюны жалко!
– Мало Москва своих слов нарушала, забыл, как я в темнице сидел?!
– Ты не в темнице, а на боярском дворе. Нарушал и я, митрополит у меня действительно в темнице сидел. Но одно другому рознь! С огнем играешь! Грамоту-то до конца дочитай…
Михаил Александрович снова взял грамоту в руки. Писал зять Ольгерда Владимир Серпуховской. Сообщал, что Михаил Александрович неправедно принял бежавшего как тать Ивана Вельяминова и сурожского купца Некомата-бреха с надеждой, что те снова купят ярлык. В этом не было ничего нежданного. А вот дальше… Чем дальше читал тверской князь, тем темнее становилось его лицо, потому как Владимир Андреевич от имени всех русских князей сообщал Ольгерду, что никто поддерживать Тверь не станет, так решено, а коли Михаил Александрович снова войной пойдет, то получит отпор от всей Руси сразу! И просил его, Ольгерда, не вмешиваться.
Литовец не стал говорить, что второе письмо пришло княгине Ульянии от дочери Елены Ольгердовны. Та простым языком рассказывала матери, сколь едины супротив дяди Михаила русские князья, и просила передать отцу, что действительно не стоит ввязываться, это не то, что было пять лет назад. Княгиня поразилась мудрости своей дочери. Старый Ольгерд, прочитав это послание, усмехнулся:
– Ты братцу своему неугомонному подскажи! Будет ведь бит и проклят!
Но братец закусил удила. Когда беглецы появились у него в Твери, то много рассказывали о том, как недовольны в Москве Дмитрием, как легко его столкнуть с престола, стоит только поддеть плечом. А уж ярлык Некомат обещал купить непременно, было бы кому. Вскользь заметил, что предлагал и Дмитрию, но тот глуповат, вроде не понял даже. Потому Михаил ждал возвращения или хотя бы вестей от купца, ничего и никого не слушая. Казалось, нашел столь сильную поддержку, что уж теперь Митьке московскому не устоять! А когда все станет ясно, то и Ольгерд поддержит, не глупец же он!
Иван Вельяминов
Некомат вился ужом сначала дома в Москве, потом в Твери, а теперь вот по дороге к Мамаю. Ох как тошно было на душе у Ивана Васильевича! Они уехали из Твери столь спешно, что не узнали, как же в Москве отнеслись к исчезновению боярина. Хотя, чего уж думать, Дмитрий небось зубами поскрипел…
При мысли об одураченном князе настроение у Ивана Вельяминова чуть поднялось, но ненадолго. Вспомнил, что кроме Дмитрия там еще и его собственные родичи есть. По чести Вельяминовых бегство Ивана – удар сильный, но думать об их обидах не хотелось. Самому бы выжить.
В разговорах с купцами да с тверским князем все казалось легко и просто: Михаил Александрович получит великое княжение, он, Иван Вельяминов, всю власть над Москвой, а купцы, что так щедро ссужали деньгами, – пушные и медвяные закрома Руси. Ничего страшного в последнем Иван не видел, на Руси пушного зверя столько, что и купцам хватит, и самим останется.
А теперь вдруг стало страшно. И ехать страшно, и с купцом общие дела иметь тоже. Но обратного пути нет, теперь только вперед. На Москве им с Митькой не ужиться, князь сам выбрал свою долю. Не перечил бы Ивану Васильевичу, глядишь, и усидел бы на резном креслице в Мономаховой шапке. А на нет и суда нет. Не Вельяминова то вина, что не смог Димитрий миром с богатыми боярами Вельяминовыми жить! Не знал сверчок свой шесток, пусть попоет в другом месте. Иван даже милостиво решил, что посадит Дмитрия со всем его выводком в Переяславле, ежели этот город ему так нравится. Но сначала, конечно, попозорит всяко и красавицу Евдокию на коленях ползать заставит!
Такие решительные думы прибавляли уверенности в себе. Все казалось возможным и даже не таким уж трудным. Вон как Некомат уверен, между словами сумел Иван уловить, что не впервой сурожанин Мамая деньгами ссужает, и к власти темник не без их помощи пришел… Да… деньги великая сила!
Никита впервые уехал так далеко, хотя вовсе не понимал насколько. Даже долгий путь из Твери в Орду не воспринял именно как дорогу, все казалось – просто путешествуют. Осознал, только когда оказался в самой Мамаевой ставке. Там все было иным. Прежде всего вонючим. Как бы ни пахло в отцовском доме, где тоже неделями стояла скотина, а в самый мороз случалось забирать и овец, но такой вони он никогда не нюхал.
– Чем это так воняет? Точно навоз жгут?
Иван Вельяминов невесело рассмеялся:
– Верно, это кизяки горят.
Действительно, от костров поднимался удушливый смрад горевших сушеных кизяков. Пахло п о том множества лошадей, их навозом и чуть горьковатой степной пылью. Она поднималась от огромного количества людских ног и копыт, безостановочно топтавшихся по земле, и из-за отсутствия ветра висела в воздухе. В неподвижном мареве спряталось бело-желтое солнце.
