«Значит, эти голубки милуются где-то днем, — терзался ревностью Владимир, — они ведь не зря гуляют за городом, катаются в лодке на Почайне-реке. Нет, не зря!»
Владимир прекрасно понимал, что Юлия хитра и ему не удастся застигнуть ее в постели с Эрастом. А поцелуи, которыми Юлия обменивается с Эрастом, ничего не доказывают, поскольку на Руси целуются между собой не только родственники, но буквально все подряд. У славян не считаются предосудительными лобзания между мужчинами на застолье, при заключении сделки, при священных клятвах, при встречах после долгой разлуки и при прощании на долгий срок. Свободные женщины у славян также вольны в выражении своей симпатии или в подтверждение дружбы награждать поцелуями других женщин и мужчин, не связанных с ними родством.
Тогда Владимир, измученный приступами ревности, задумал уничтожить саму причину своих сердечных терзаний, а именно — купеческого сына Эраста.
Каждый год в конце сентября, с наступлением осеннего равноденствия, восточные славяне празднуют великий праздник — Радогощь. По поверьям славян, в эту пору года Солнце-муж Даждьбог становится мудрым Солнцем-стариком Световитом. Уже не так высок в небе Дед-Световит, не греют его лучи землю, но многое он повидал на белом свете, поэтому славяне и оказывают особый почет «небесному старику». Пройдет еще немного времени, и уйдет Световит навсегда за тридевять земель, чтобы возродиться вновь.
В эту пору года урожай уже собран, деревья сбрасывают с себя листву, готовясь к зимнему сну. К этому дню в каждом городе и в каждом селе выпекается огромный медовый пирог в рост человека. Люди выносят пирог на требище, священное место, и выстраиваются полумесяцем в один или несколько рядов, обратив лица к капищу. Главный жрец после зачина, торжественной молитвы в честь предков, прячется за медовый пирог и спрашивает у людей: «Видите ли вы меня?» Если собравшиеся отвечают утвердительно, то жрец произносит пожелания на следующий год собрать обильный урожай и испечь большой пирог.
Затем происходят обязательные гадания на грядущий год у священного огня. Дождавшись, когда догорит большой костер на капище, жрецы ходят босыми ногами по раскаленным углям, ударяя в бубны и выкрикивая заклинания. Если во время этого действа жрецов посещают различные видения, то они сходят с горячего пепелища без малейшего вреда для ног. Если же видений нет, тогда кто-нибудь из жрецов непременно получит сильные ожоги на ступнях. В таком случае, дабы умилостивить Старика-Световита, надлежало принести ему в жертву прекрасного юношу или девушку.
На торжествах в Киеве в честь Деда-Световита случилось так, что главный жрец сжег свои босые ступни на раскаленных углях. Немедленно было объявлено всем знатным киевлянам, что будет брошен жребий на их сыновей и дочерей, не состоящих в браке. На кого из юношей и девушек падет жребий, тому и идти под жертвенный нож.
Неожиданно Владимир предложил жрецам принести в жертву купеческого сына Эраста, благо он не женат и имеет красивую наружность. Жрецы воспротивились этому, заявляя, что купец Ерофей и его сын веруют во Христа. Мол, Световит может не принять такую жертву.
Однако киевские бояре дружно поддержали предложение Владимира, ибо каждый из них беспокоился за своих детей. Христиан же киевляне-язычники всегда недолюбливали, не упуская любой возможности досадить им хоть в чем-то.
Видя упорство жрецов, Владимир сурово напомнил им о временах, когда в Киеве княжил Ярополк, который перенес капище за городскую стену, ибо этого добивалась его жена Юлия, ревностная христианка.
«Когда я вокняжился в Киеве, то первым делом вернул идолы наших богов на площадь перед княжескими хоромами, — молвил Владимир. — Полагаю, в благодарность за это жрецы обязаны пойти мне навстречу и принять жертву, предложенную мною. Дед-Световит не слеп, он не может не восхититься красотой Эраста!»
Жрецы уступили Владимиру.
Посланные от бояр слуги пришли к купцу Ерофею и сказали ему, что богам угодно взять его сына себе. Мол, жрецы сейчас придут за Эрастом, чтобы принести его в жертву.
Ерофей был не робкого десятка, поэтому он вытолкал боярских слуг из своего дома, заявив им в гневе: «У вас не боги, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет. Ваши идолы не едят, не пьют, не говорят, ибо сделаны руками человеческими из древесины. Истинный Бог един, это Христос, коему поклоняются многие народы, который сотворил небо и землю, звезды и луну, солнце и людей. А что сотворили ваши боги, сами людьми сделанные? Не дам сына в жертву бесам!»
Посланцы бояр донесли сказанное Ерофеем до жрецов и народа. Толпа, собравшаяся на праздник, мигом вооружилась, двинулась к дому Ерофея и разломала частокол вокруг него. Ерофей и его сын укрылись на втором ярусе терема, который опирался на столбы, возвышаясь над крыльцом. Из толпы неслись крики: «Ерофей, отдай своего сына богам! Лучше отдай его по-хорошему!»
Высунувшись в окошко, Ерофей отвечал киевлянам: «Ежели ваши боги не обычные деревяшки, то пусть пошлют какого-нибудь одного бога взять моего сына. Вы-то, недоумки, чего об этом хлопочете?»
Разъярившийся киевский люд подрубил топорами подпоры верхних сеней, которые обрушились вниз вместе с Ерофеем и его сыном. Смелый купец-христианин умер, раздавленный тяжелыми бревнами и стропилами кровли. Эраст был еще жив, когда киевляне вытащили его из-под обломков, у него были переломаны руки и ноги. Несчастного Эраста толпа отнесла на капище, где жрецы умертвили его на жертвенном камне. Свежей кровью юноши-христианина жрецы вымазали рот деревянного идола, грубо вырубленного топором и изображавшего Даждьбога.
Глава четырнадцатая
Дед-ведун
Теребила, жена боярина Сфирна, была женщиной вспыльчивой и скорой на расправу. Однажды она с такой силой ударила палкой своего челядинца Бокшу, что выбила ему левый глаз. Бокша, не долго думая, пришел на княжеское подворье с жалобой на свою жестокую госпожу.
Владимир, имевший зуб на Сфирна, проявил участие к Бокше, подробно расспросив его о случившейся с ним беде. Дабы Бокша чувствовал себя увереннее, Владимир беседовал с ним не во дворе, где он обычно разбирал тяжбы горожан, а в теремных покоях.
— Боярыня Теребила взъярилась на меня за то, что я ненароком узрел ее наготу и распущенные волосы, — молвил князю Бокша, поправляя повязку на своем выбитом глазу. — Я принес вязанку дров в предбанник, а Теребила как раз там и находилась. Она стояла нагая, расплетая свои косы. Я глянул-то на нее всего разок и сразу очи долу опустил, ибо разумею, что не пристало мне, смерду, глазеть на наготу своей госпожи.
— Так, — сказал Владимир, внимавший Бокше с серьезным видом, — и что было дальше?
— Теребила накинула на себя исподнюю сорочицу, схватила палку и давай меня дубасить, — шмыгая носом, продолжил Бокша. — Я сиганул из предбанника как ошпаренный. Так Теребила настигла меня во дворе у поленницы, продолжая палкой размахивать. Как я ни закрывался руками, княже, Теребила все-таки выхлестнула мне глаз. А я ведь не холоп, княже. Я — вольный смерд. По славянскому обычаю, бить меня можно, но калечить нельзя.
